24 глава «Междумирие и новая невинность»
Междумирие — это смутная территория субъективности, место, в котором остатки власти и её коррозии смешиваются с волей к жизни (1). — Новая невинность высвобождает чудовищ внутреннего мира, она провоцирует насилие междумирия против старого мира вещей (2).
1
Существует грань потревоженной субъективности, которую грызёт болезнь власти. Здесь кипит необоримая ненависть, боги мести, тирания зависти, озлобленность отчаявшейся воли. Это маргинальная испорченность, угрожающая со всех сторон; междумирие.
Междумирие является смутной территорией субъективности. Оно содержит в себе жестокость, составляющую сущность мента и повстанца, угнетение и поэзию бунта. На полпути между зрелищной интеграцией и повстанческим использованием, супер—хронотоп мечтателя развивается чудовищным образом в соответствии с индивидуальными нормами и перспективой власти. Растущая нищета повседневной жизни превратилась в общественное пространство, открытое для всех расследований, место борьбы на открытом поле между творческой спонтанностью и её коррумпированием. В качестве доброго исследователя интеллекта, Арто отлично подводит итог этой сомнительной борьбе: «Бессознательное не принадлежит мне кроме как во сне, и потом, является ли всё, что я вижу в нём формой, обречённой на рождение, или уродством, которое я отвергаю? Подсознательное пропитывает собой пространство моей внутренней воли, но я плохо знаю, кто там правит, и я верю, что это не я, а целый паводок конфликтующих желаний которые, не знаю почему, мыслят во мне и не имеют иных забот в этом мире и иных притязаний, кроме как занять моё место, меня, в моём теле и в моём я. Но в предсознании, где их соблазны так усердно обрабатывают меня, я исследую все эти дурные желания, но на этот раз вооружённый всей моей сознательностью, и в то время как они оборачиваются против меня, для меня теперь важно, что я чувствую себя там… Значит, я почувствую, что необходимо плыть вверх по течению и буду пребывать в предсознании до тех пор, пока я не начну эволюционировать и желать». Далее Арто пишет: «Пейотль вёл меня».
Приключения отшельника из Роде звучат как предупреждение. Важен его откол от сюрреалистического движения. Он упрекает группу за интеграцию в большевизм; за предоставление себя на службу революции, — которая, заметим мимоходом, волокла за собой трупы расстрелянных кронштадцев — вместо того, чтобы поставить революцию на службу себе. Арто был тысячу раз прав, когда злился на неспособность движения основывать свою революционную последовательность на том, благодаря чему она становится наиболее обогащённой по содержанию, на примате субъективности. Но, как только он порвал с сюрреализмом, он погрузился в солипсизм безумия и магическое мышление. Он больше не задавался вопросами о реализации субъективной воли в преобразовании мира. Вместо того чтобы вынести наружу факты внутреннего мира, он наоборот освятил их, обнаружил в замороженном мире аналогий перманентность фундаментального мифа, к откровению о котором ведут лишь дороги бессилия. Те, кто не хочет тушить пожирающее их пламя, выбирают сгореть, быть сожжёнными, в соответствии с законами потребления, в Нессовой тунике идеологий — будь это идеология наркотиков, искусства, психоанализа, теософии или революции, именно она никогда не изменит историю.