- Я что, только хуже делаю?
Ближайшая ко мне щека начала заживать, кожа затягивалась на глазах. У меня мелькнула мысль. Я шагнула к жрецу и коленопреклоненному ягуару, приглядывая за теми двумя, что шли к нам, но они остановились и только наблюдали. Они меня заставили отступить, может, только это им и полагалось сделать.
Взяв человека за подбородок, я повернула его лицом к себе. Вторая щека уже полностью зажила. Никогда не видела обсидианового лезвия в работе и не знала, действует ли оно как серебро. Лезвие оказалось безвредным - оборотень залечил раны. Жрец все еще держал нож в поднятой руке.
Публика разразилась громовыми аплодисментами. Актеры уходили с белого экрана, представление почти закончилось, и все повернулись туда на шум, даже жрец.
Я приложила палец к острию обсидианового клинка и нажала. Острие было как стекло, боль - резкой и мгновенной. Зашипев, я отдернула руку.
- Что ты сделала? - вопросил жрец, и голос его был слишком громким - наверняка донесся до публики.
Я ответила потише:
- Я не заживлю рану - или не так быстро, как он. Это доказывает, что я - не ликантроп.
От гнева жреца воздух наполнился чем-то душным и жарким.
- Ты не понимаешь!
- Если бы мне кто-то объяснил, вместо того чтобы темнить, я бы и не путалась под ногами.
Жрец отдал лезвие коленопреклоненному. Тот принял его и склонился к нему лбом. Потом вылизал клинок, у острых краев - очень осторожно, пока не дошел до острия и до моей крови. Тут он вложил лезвие между губ, в рот, всосал, как женщина, делающая минет. Рот его задвигался вокруг лезвия. Я знала, что клинок его режет, а он сглатывает, напарывается нежными тканями на нож, а вид у него такой, будто происходит что-то чудесное, оргиастическое, донельзя приятное.
Он одновременно глядел на меня - лицо его больше не было безмятежным. Во взгляде пылал жар, который обычно появляется в глазах любого мужчины, когда он думает о сексе. Но ведь сейчас же он сосет острое стеклянное лезвие, разрезая себе рот, язык, горло, сглатывая собственную кровь, возбужденный моей кровью.
Кто-то схватил меня за руку, и я вздрогнула. Это был Сезар.
- Мы должны быть на сцене, чтобы ты потом вернулась на место.
Он смотрел на коленопреклоненного, на всех остальных очень внимательно. Обвел меня вокруг них, и все глаза следили за мной, как за раненой газелью.
Остальные три женщины были уже на месте, стояли за потускневшим теперь белым экраном. Они раздевались. Хихикающая блондинка осталась в синем лифчике и трусиках, по-прежнему хохоча до упаду. Испанка сняла только юбку и оставила на себе красные трусы и под цвет им красную блузку и красные туфли на каблуках. Они с блондинкой прислонились друг к другу, покачиваясь и смеясь. Рамона не смеялась, стояла, не шелохнувшись.