Мучительно хотелось есть. Чтобы забыть о еде, я стала думать о том, как выбраться из города. Стало ещё хуже: голова заболела сильнее, а кушать не расхотелось. Странно, раньше, в былые времена, когда у меня болела голова я и думать не могла о приёме пищи, а теперь голод был прямо-таки нестерпимым. Что это? Может я умираю? Эта мысль была столь идиотской, что я невольно рассмеялась. Но тут же приняла серьезный вид и попробовала отрешиться от всего. В какой-то мере это удалось. Во всяком случае, когда я осмелилась открыть глаза, комната уже не расплывалась, и голова не шла кругом. Теперь прежде, чем вновь попробовать приподняться, я внимательно огляделась по сторонам. Большое окно, расположенное от меня по правую руку, было задёрнуто тонкими, почти прозрачными занавесями; прямо подле него в огромной деревянной кадке росло цитрусовое дерево, сплошь увешанное крупными желтыми плодами; по левую руку у стены стоял огромный трёхстворчатый шкаф; в дальнем углу расположилось огромное трюмо; прямо около кровати стояла тумбочка, на ней изящный бронзовый колокольчик; а посреди комнаты разместились маленький столик и пара стульев. На одном из стульев сидел Тёрм. Его голова, склонённая набок, опиралась на подставленную ладонь. Он спал. Выглядел Тёрм как прежде, даже, наверное, чуть моложе, только похудел, да и вид его был очень измученным.
Моя рука потянулась к стоявшему на тумбочке колокольчику, но, ещё раз взглянув на спящего Тёрма, передумала. Пусть поспит, я потерплю…
— Авель, ты не спишь? — он словно почувствовал мои мысли.
— Сплю, — я заставила себя улыбнуться.
Термарель, со скрипом отставив стул, вскочил на ноги.
— Авель, я уже начал опасаться, что мои дежурства у твоей постели никогда не закончатся, — он, глядя на меня, ехидно улыбался, и от этой его улыбки мне стало как-то совсем тепло и спокойно.
— У меня такое чувство будто я не ела по крайней мере неделю.
— Всего три дня, — без всякого сочувствия констатировал он и, вынув из кармана маленький сухарик, захрустел им прямо на моих глазах.
— Эй, ты, — всё во мне взбунтовалось от злости, — прекрати жевать, изверг.
— Счас.
Этот у-у-у… негодяй открыто надо мной издевался, я уже подумывала не запустить ли в него колокольчиком, когда в дверь осторожно постучали.
— Войдите, — царственно разрешил Тёрм, и в тут же распахнувшуюся дверь протиснулась довольно улыбающаяся физиономия Ластика. В правой руке он держал здоровенный деревянный поднос, уставленный разномастными горшочками. От них изумительно пахло.
— А, так рад Вас видеть, госпожа Авель, так рад, так рад, — щебетал хозяин дома, расставляя на поспешно придвинутый к кровати стол принесённую с собой снедь.