Чтобы разглядеть что-то, ей пришлось приподняться на цыпочках, и Он вспомнил, что она всегда была небольшого роста.
— Откуда ты взялась? — спросил Он, все еще испытывая чувство, словно разговаривает сам с собой, как будто звук от звука отделен мгновениями, минутами, часами.
— Вышла за хлебом… — ответила она, откровенно кокетничая с ним.
Над городом снова стояла тишина — гробовая, вечная.
— Я два дня за тобой хожу…
— Неужели?.. — Он даже не удивился. Внутри у него все тряслось.
— Случайная встреча, — пояснила она и улыбнулась.
— Лотерея, — уточнил Он, — аллегри… на итальянский манер.
Теперь можно было встать. Его слегка мутило, и Он прислонился к колонне.
Она легкомысленно вертела головой.
— Где ж здесь хлеб? — спросил Он, потому что надо было что-то спросить, а не стоять и не пялиться на то, на что обычно взираешь издали через прорезь прицела.
— В угловом, но баночный, ужасно дорогой…
Он уже оправился. Он уже чувствовал себя сносно, и к горлу не подкатывал тошнотворный комок.
— Ты Стелли? — глупо спросил Он, выглядывая наружу.
Улица была пуста. Даже в конце ее, там, где между троллейбусами обычно серебрился асфальт и легкие тени, похожие на июльский мираж, искажали перспективу, теперь ясно и четко виднелись дома. Правда, это все равно еще ничего не значило. Можно было пойти туда и влипнуть в какую-нибудь историю. Можно было пойти, но Он не пойдет. Он и так уже влип и, кажется, по уши. Но правильнее сейчас об этом не думать, а смотреть на себя словно со стороны и излишне не драматизировать ситуацию.
— Нет, я не Стелли, — она задержала на нем удивленный взгляд. — Я Дануте. Неужели не помнишь?
Он промычал что-то нечленораздельное и решил, что пока она говорит, ничего страшного не должно случиться.
— Дануте, у которой квартира, как газетный киоск, — пояснила она.
— Конечно, помню, — Он оторвался от колонны и сделал шаг к двери. Он едва не добавил: "Но только не в этом городе".
Громобой по-прежнему лежал на мостовой.
— Хорошее было лето… — напомнила она, устремляясь следом.
Он поймал себя на том, что боится ее близости.
"Бух-х-х!.. Бух-х-х!.." — привычно рушились балконы. Звуки словно тонули в глубоком омуте.
— Лучше не бывает, — согласился Он и остановился — его снова начало мутить, и стены, и противоположная сторона улицы с редкими пучками жесткой травы в камнях стали покачиваться и слегка вращаться, как гадальное блюдце, — так что моментами Он испытывал ощущение, словно теряет опору под ногами.
— … и та щука, жувье, которую ты чуть-чуть не вытащил…
Он промолчал. Он представил себя тростником, который больше молчит и слушает.