Она выжидательно смотрела на него.
Если бы Он начал вспоминать, было бы еще хуже. Это было бы все равно, что признать ее человеком, женщиной, с которой ты спал — пусть даже не здесь и не в этой жизни, — если ей так хочется.
— Не помню, — сказал Он и двинулся дальше.
Он еще не убивал женщин-манекенов. Они просто не попадались ему. Правда, Он слышал, что порой они появляются и бродят в одиночестве по городу, и даже Наемники не имеют над ними власти.
Она молча изучала его лицо.
— Я должна что-то сказать тебе… — начала она.
— Не надо, — попросил Он.
Там, где Он рос, над галечной отмелью, посвистывал только ветер и еще переливалась вода по скалистому ложу, — но все равно это был покой.
— Почему? — удивленно спросила она. — Может быть, ты не узнаешь меня.
Как Он мог ей объяснить, что ничему не верит, что верить в его положении — такая же большая роскошь, как и свежее постельное белье, или кусок хлеба в ее сумке, или бездумная, раскованная походка.
— Не надо, и все!
Как Он мог объяснить, что разбитая чашка никогда не принимает первоначальный вид, что случайно брошенное слово способно увести в другой лабиринт, что сам Он давно пугается собственных мыслей, потому что они иногда срабатывают как детонаторы будущего.
— Постой же! Ты не осознал! — Она протягивала руки.
Как объяснить, что Он только сейчас начал кое-что понимать, да и то, как первоклассник — ощупью и болезненными шишками.
Он почти добрался до цели.
Господи, если она скажет, что я должен сейчас тут же умереть, я умру. Я просто не смогу противостоять ее голосу и уговорам.
— Но я просто обязана, — сказала она, — иначе… иначе… — она схватила его за кисть.
Он вздрогнул, как от тока. Бог мой, у нее была даже теплая кожа.
— … я так долго помнила тебя… — добавила она, сжимая пальцы.
Все равно я ничему не верю, подумал Он и вцепился в дверную ручку.
— Мне пора… — признался Он.
Он не мог смотреть ей в глаза. Он уже перестал быть тростником и видел в ней одну лишь несоизмеримость того протяжения, откуда наблюдал, с тем хаосом, в котором жил и к которому привык. Да и была ли это истинная жизнь, Он не знал.
— Куда ты пойдешь? — спросила она, — ты пойдешь туда? — и махнула вслед жандармам.
— Мне надо взять ружье, — сказал Он, не смея поднять взгляда.
— Чтобы кого-то убить?
Она ему смутно кого-то напоминала.
— Я вернусь, — сказал Он, борясь с собой.
У нее было слишком безучастное лицо, чтобы принять ложь — Он едва не чертыхнулся.
— А как же я? — спросила она, — одна в чужом городе…
Он скомкал себя. Он знал, что будет комкать до тех пор, пока она рядом — так было всегда, даже много лет назад, так много, что и не стоило считать, чтобы не ломать голову. С возрастом в любовных делах тебя интересует не процесс, а чувства, подумал Он.