Старик спохватился, опрокинув стакан, подбежал и ударил раз и потом еще и еще: прямо в лицо, в глаза…
Но то, что лезло, хрипя, не обращало внимания, и торс с каждым усилием выдирался из стены, а по лицу текла кровь.
— Да чтоб ты!.. — Старик отпрянул. Глазами поискал ружье.
Великан уже опустил одно колено на пол. Он напоминал борца перед прыжком. Левая лодыжка держала его в стене.
Старик подскочил и выстрелил с бедра. В упор. А потом ткнул прикладом. Человек упал на бок.
Лицо исказило выражение ужаса, и человек в испуге протягивал руки и шевелил губами. Правый бок был вырван, и плоть или то, из чего он был сделан, со свистом втягивалась в шар.
Старик брезгливо наклонился, словно прислушиваясь:
— Чушь-чушь-чушь… — брезгливо произнес он, отошел и приложился.
Тот, второй, оставался безучастным.
— Что, что он сказал? — жадно спросил Он, подаваясь вперед.
— А что он еще может сказать? — удивился старик.
То, что лежало под стеной беззвучно истекало слезами.
— Ну что, что? — Он приподнялся.
— Да ничего особенного, — отозвался старик, — "Все человечество умещается в горсти песка!" Как обычно — шарада.
— Да! — расслабленно отозвался Он. — Как это правильно!
И подумал, что согласен полностью и безоговорочно, что это и есть то, к чему Он стремился — мудрость и знания.
Старик вдруг заглянул в глаза:
— Э… брат, да ты, кажется, ничего не сообразил? Разжалобить он хотел, всего-навсего. А потом… Теперь они точно отстанут… — Старик казался довольным, как насосавшийся паук, и погрозил второму, оставшемуся. — Вот такие пироги с котятами, — добавил он, и прикончил наконец свою бутылку. — Они нам еще в ножки поклонятся…
Как же, подумал Он, держи карман шире. Не ты первый, не ты последний суешь голову в ловушку, и я вместе с тобой.
Место справа от зеркала уже было гладким и чистым, как хорошо залеченный шрам, а от великана под стеной осталась груда тряпья.
***
Из углов выплывали разноцветные шары, строили рожицы, кривлялись, лопались, пропадали или расплывались лиловыми пятнами на стенах.
Пахло маслом, железом и крысами.
— Машка… Машка… — подзывал одну Падамелон, держа в ладони кусочки мяса.
Но крыса была старой, опытной и не шла, а, только попискивая, выглядывала из-под труб, и тогда Африканец открывал глаза и следил за ней.
— Самая всамделишная, не поддельная, — объяснял ему Падамелон.
Крыса тоже пугалась шаров. Впрочем, в равной степени ее пугало любое движение, и она не делала различия между реальным и выдуманным.
В коридоре, за дверью, тоже кто-то был — большой, грузный, но не опасный, перебиваемый лишь запахом кладовой, из которой несло ветчиной, сыром, кислым хлебом. Но то за дверью было почти живое и постанывало, как большое, сильное тело, и даже пробовало шевелиться, и тогда пол мелко дрожал — «Мандарин», одним словом. Тогда шары влетали чаще и уже не строили рожицы, а беспокойно тыкались в стены, как слепые щенки, и стекали, как воск со свечей.