* * *
— На самом деле, судопроизводство Вильчи в конце восемнадцатого века…
— Волобужа казнили не во имя Христа, а из-за прихоти…
— А откуда, по-вашему, Войтек, взялся я?
Ксёндз с историком снова в унисон развернули шуршащие свитки пространных комментариев, но моя реплика заставила их прерваться и кудахтнуть:
— Что? Что?
— Ну как же! Войтек ничего не сказал о том, что у покойной пани остались дети. Или что Юзеф женился за границей. Каким же образом продолжился род Жош-Лещницких? Ведь Юзеф — мой пра-пра-какой-то-там-дедушка по прямой линии!
Алойзы Ковальский испустил вздох и сделал терпеливо-снисходительное лицо — точь-в-точь дефектолог, к которому напросилось на приём слишком много дебилов.
— Глубокоуважаемый пан Анджей, ваш прадед Юзеф был женат единожды и оставил пятерых детей. О нём сохранили память как о хозяйственном помещике и добром, набожном человеке. Все его поездки в Париж и Санкт-Петербург совершались по неотложным делам. Что касается вопроса, имел ли он право казнить бродячего лекаря…
— Разве мало помещики казнили холопов? — воспрянул Войтек. — Вечно вы идеализируете прошлое!
— А вы вечно демонизируете прошлое!
Дискуссия продолжилась без меня. Я размышлял о прадедушке Юзефе, вошедшем в историю. По крайней мере, в местную. По крайней мере, в одну.
Вопреки пророчествам Ядвиги, спал хорошо, насколько это гарантировало количество выпитого. Когда светало, проснулся, чтобы сходить в туалет. Увидел в углу что-то белое и подумал, что это, должно быть, моя рубашка. Точно, она и оказалась. Я же говорил, что не верю в привидения.
* * *
Накануне обозначенного дня чуть ли не сутки кипели приготовления к спектаклю: расставляли лавки, возводили сцену… Войтек улещал рабочих и покрикивал на Ясю и Басю, которые своими девическими пререканиями заглушали бензопилу. Меня совсем выжили из дому, и я отправился погулять на природе. Параллельно смутному течению ветра сквозь листву деревьев в голове у меня текли мысли. Они неизменно возвращались к обитателям городка, соединённым неявными связями. Что в их поведении было искренним, что рассчитано на постороннего зрителя — меня? Почему ксёндз и директор краеведческого музея так упёрто спорят о религии? Почему непохожие девчонки-актриски косят под близняшек? Почему естественный для пани Ядвиги женский страх постареть втягивает в свою чёрную дыру её мужа, сына — и неизвестно, кого ещё… Если бы все эти связи выплыли наружу и стали видимы всем — вот это был бы спектакль! Овации! Цветы! А то, что создаст Войтек, скорее всего, окажется донельзя банальным.