— Не приписывайте католической церкви то, в чём она не виновата. Она давно отказалась от инквизиции.
— Слишком поздно! — упорствовал Войтек.
— И зря!
Эту резкую реплику отпустил, как пощёчину, Ковальский. Судя по лёгкому откашливанию среди присутствующих, продолжался какой-то давний спор. Ксёндз притворился, будто крайне озабочен севрюжьим заливным, но директор краеведческого музея рвался в атаку:
— Вы, может, отец Григорчук, не верите, что дьявол способен вмешиваться в дела людей? Может, и в самого дьявола не верите? Какой же из вас тогда священник?
— Как я могу не верить в отца лжи, если в истории инквизиции нахожу прямые свидетельства его вмешательства? Одних людей он заставил верить, что наделяет их неограниченной властью над событиями и природой, а других — что они вправе тех за это заблуждение сжигать.
— Заблуждение? По-вашему, полёт Симона-мага тоже был заблуждением тех, кто видел его собственными глазами?
— Симон-маг низвергся оземь по одной лишь молитве святого Петра. Инквизиция упускала из вида, что Бог всемогущ, и козни дьявольские пред Ним ничтожны.
— Они достаточны, чтобы губить души.
— Но не без свободной воли человека, который вправе выбирать между добром и злом.
— Свободная воля! — встрял в диалог Войтек. — Слышать о свободе от священника — просто цирк! Да просто любая организованная религия, как и любое организованное государство, боится свободы человеческой мысли и, чтобы удержать паству в повиновении, создаёт образ врага. В средневековье врагами объявляли ведьм и колдунов, в недавнем социалистическом прошлом — просто «врагов народа». Эдак кого угодно сжигай…
— Так вы считаете, — вонзил в него взгляд Ковальский, — что в недавние времена не существовало тех, кто действительно боролся против коммунистов?
Войтек смешался. Он явно был не из породы спорщиков, а историк привык дискутировать кровожадно.
— Ну, были, но не в таком количестве, и не те…
— Может быть, инквизиция кого-нибудь и приговорила напрасно — будто современный суд безошибочен! — но из этого не следует, будто ведьм и колдунов не существует.
И, откинувшись вместе со стулом (закатная тень охотно нарисовала на стене за его плечами очертания чёрного плаща), Ковальский со вкусом продекламировал:
— Стары боги повелели, дабы мандрагора, сей дивный корень, пременяющий хотения людские, произрастала из семени повешенного за шею, кое семя исторгает, егда преломляется спинной его хребет. А ежели уравновешиваешь мужской начаток женским, нацеди в мандрагоровый отвар месячной крови девицы, с мужем не спознавшейся…