О каком таком темном и неизвестном положении говорит человек, которого к моменту написания этих строк знала вся Франция? Одни знали его как врача, остановившего несколько эпидемий чумы, другие как еретика, по которому плачет костер, третьи как шарлатана, ну а четвертые — как оккультиста и волшебника. Глупо ждать известности тому, кто и так ее имеет более чем достаточно. Не логичнее ли предположить, что Мишель Нострадамус и в самом деле желает выйти из темноты на свет в том смысле, что ждет момента, когда его предсказания будут расшифрованы? А раз так, то и обещанный ключ логично поискать где-нибудь рядом с этими строками, и ключ этот, скорее всего, должен представлять собой либо какую-нибудь четкую хронологию, либо список фамилий.
Это было уже кое-что. По крайней мере, мы хоть начали представлять, что именно нам следует искать!
И какова же была наша радость, когда чуть ниже мы обнаружили еще одну фразу:
«Я начинаю с настоящего времени, 14 марта 1557 года, и иду дальше, вплоть до СОБЫТИЯ, КОТОРОЕ ТЩАТЕЛЬНЕЙШИМ ОБРАЗОМ ВЫЧИСЛЕНО НА НАЧАЛО СЕДЬМОГО ТЫСЯЧЕЛЕТИЯ».
Оставалось только узнать, что же это было за СОБЫТИЕ, и попытаться отыскать в тексте какие-либо намеки по этому поводу. Это заставило нас опять с головой уйти в переводы Центурий и Посланий.
Глава 2 УЧЕНЫЙ, КОТОРЫЙ НЕ УМЕЛ СЧИТАТЬ ДО ТРЕХ?
Переводить пророчества Нострадамуса — это каторга для переводчиков и одновременно с тем — золотое дно. В том смысле, что огромное количество орфографических неточностей, отсутствие или, наоборот, изобилие запятых, а также немыслимое множество туманных намеков приводят к тому, что смысл дословного перевода остается непонятным. Волей-неволей у переводчика начинают чесаться руки, чтобы исправить «явные ошибки» неграмотного Нострадамуса. Таким образом, чересчур сложные предложения при переводе неожиданно превращаются в простые, а непонятные или малоценные, с точки зрения переводчика, фразы либо опускаются вовсе, либо заменяются чем-то более приемлемым. Но вот единственное, что остается неизменным во йСех переводах, так это непонятность самих пророчеств. Спрашивается — а стоило ли тогда редактировать, если ясности от этого не стало больше ни на грамм?
Зато эта непонятность оставляет широчайший простор для фантазии, особенно если у переводчика есть какаялибо своя точка зрения или того хуже — пристрастие. Понравится, к примеру, какое-то пророчество — и возникает непреодолимый соблазн подредактировать его таким образом, чтобы оно удовлетворяло тайным чаяниям переводчика. Именно поэтому, когда расшифровывать Нострадамуса берется американец, то наиболее интересные события у него начинают происходить в Америке, у англичанина — в Англии, у русского, соответственно, в России и так до бесконечности. Хорошо хоть представители племени мумба-юмба не успели еще заразиться модой на интерпретацию центурий в свою пользу.