Побегун связал лапти и кинул, чтобы не мешали, в приметный для глаза куст. Поднявшись, он привычно выпятил свою молодую, по-мужицки развитую грудь. Одернул холщовую, чуть подсиненную рубаху. И зашагал к Бритяковой усадьбе. Настя молча шла позади, стараясь не наступать ему на голые пятки. У колючей проволоки, натянутой между ракит, тихо спросила:
— Не наскочат?
Побегун наотмашь откинул со лба черные колечки кудрей. Долго, с каким-то обидным спокойствием рассматривал ее, играя концом самодельного нитяного пояса,
— Пусть наскакивают. Сад-то мой отец заводил…
Поднял нижнюю проволоку и моментально очутился на той стороне.
Настя осторожно пролезла за ним. Ей не хотелось быть «рохлей», но дальше идти не могла: страх подкашивал ноги… Она с замиранием сердца смотрела, как смельчак расхаживал под яблонями, срывая с каждой по яблочку для пробы. Которое не нравилось, он, делая кислую гримасу, бросал в траву или норовил попасть в пролетавших галок. Наконец повернул к загородке таинственно-возбужденное лицо и махнул рукой.
«Хорошая яблонька», — догадалась Настя.
В одно мгновение они взобрались по стволу дерева и скрылись в зеленой листве. Страх пропал. Приятно было ловить над головой едва колеблемые ветерком яблоки и теплые от дневного солнцепека опускать за пазуху.
Вдруг послышался стук копыт, шорох задетых сучьев.
— Кто тут? Слазь, проклятая душа!
Настя, похолодев, закачалась на ветке. Дрожь пробежала по всему ее маленькому телу, и девочка чуть не упала с высоты. Между листвой и переплетающимися побегами раскидистой кроны она заметила белую звездочку чистокровной кобылы, которую звали Ласточкой. Верхом, натягивая повода, сидел Бритяк.
— Слазь, говорю! Не то — хуже будет! — повторил он, и гнедая Ласточка, словно подтверждая угрозу хозяина, ударила в приствольный круг крепким копытом. Крутые, лоснящиеся бока рысачки нервно подрагивали.
Настя увидела, как Степан слез с яблони, неимоверно толстый от напиханных под рубаху яблок.
— Воруешь, босая шваль! — рявкнул Бритяк, узнав батрачонка.
— Яблочка захотелось. У нас нету…
— Скажи на милость — нету! — передразнил Бритяк и прислушался. — Кто с тобой, бродяга?
— Я один.
— Чего врешь, каторжный твой род! А шумит?
— Это я шумел.
Настя поняла, на что решился Степан… Это испугало девочку еще больше, и она, забыв все на свете, спрыгнула вниз.
— Ах, паскудец! — Бритяк замахнулся и огрел ременной плетью мальчишку по спине. — Ораву завел! Сызмальства в атаманы норовит! Ну, ты у меня узнаешь, почем сотня гребешков!
Он погнал детей на гумно.
В темной картофельной яме, где текло со стен и под ногами шныряли крысы, Настя и Степан просидели до ночи. Потом отодвинулась крышка, и наверху показалась голова Ефимки.