– Прекрати быть мечтательницей, Эйми. Наша действительность слишком сурова для этого.
В ее голубых глазах он увидел сомнение.
– Но надежда на что-то лучшее заставляет нас двигаться вперед.
Он усмехнулся ее слепому оптимизму.
– Я отказался от этой мысли, когда моя собственная мать бросилась на меня, чтобы вцепиться в горло и убить, – он пристально взглянул на нее. – И на твоем месте, Эйми, я бы обратил внимание на это предупреждение. Ни у одного из нас нет человеческой матери. Если ты хотя бы на долю секунды считаешь, что Николетта не отвернется от тебя, то ты – сумасшедшая.
– Я – ее единственная дочь.
– А я был единственным ребенком – последним из ее вида – и все равно она без колебания пришла за мной. Подумай об этом, – Рен прошел мимо нее, обратно в бар.
Но, тем не менее, слова Эйми все еще звучали в его голове.
Надежда. Он зло ухмыльнулся при этой мысли. Надежда – это для людей. А не для животных или безумцев.
– Привет.
Он поднял глаза и увидел девушку, одетую в чрезвычайно короткую юбку и обтягивающий топик.
Она откинула голову назад и допила свой напиток.
– Я подумала, что сэкономлю тебе время, если принесу стакан, – сказала она, окинув его горячим, оценивающим взглядом. Она провела пустым стаканом по своей груди и протянула ему.
Поразившись тем, что абсолютно ничего не почувствовал к ней, Рен наклонил голову и взял у нее стакан, прежде чем направиться к следующему столику.
Девушка надулась, а затем вернулась на свое место.
– Что, черт побери, с тобой стряслось, тигр? – спросил Джастин, подходя к Рену. – Какой зверь откажется от такого предложения?
– Иди и заполучи ее, пантера, – спокойно сказал Рен. – Она вся твоя.
– Да, думаю, что так и поступлю.
Рен наблюдал, как Джастин прямиком направился к девушке и завязал с ней беседу. Через несколько минут они вдвоем направились в сторону кладовой, которая находилась рядом со сценой. Один из медведей сделал эту комнату звуконепроницаемой, для того чтобы они могли приводить сюда человеческих женщин, готовых перепихнуться разок-другой.
Было странно, что Рен совершенно ничего не почувствовал к этой девушке. Даже легкого возбуждения. Если бы он не знал лучше, то мог бы поклясться, что был связан. Но на руке не было никакой парной метки, а даже если бы она и была, он никогда бы не соединился с человеком. Особенно с Мэгги. Ее отец был слишком известной личностью.
Главное – сохранить их мир в тайне от человечества. Связать себя с одним из членов семьи политического деятеля – самоубийство.
Марвин подбежал к нему, поставил стакан на поднос и снова умчался прочь.