- Прокурор! Прокурор! В казну, говоришь?
- А вы слушайте. И созвал бы ваш папаша, из гроба вставши, внуков своих. Меня бы позвал, Витю, Антошу. И сказал бы нам: здравствуйте, господа! это вы мои внуки? Мы. А кто вы такие, то есть, что вы знаете и что вообще за люди? А вот мы какие люди: один из нас университет завтра кончает и на другой факультет думает поступить; второй тоже учен и в своем деле силен настолько, что в заграничных газетах про него пишут; ну, третий тоже в университет едет; ну, остальные, младшие, растут, учатся, не хуже нас будут. Так! сказал бы дед, молодцы вы; а много ли из моих мильонов, роду моему мною накопленных, сыновья мои вам, внуки мои милые, предоставили, чтоб могли вы применить к делу силы свои и знание? Мне, дедушка, семьдесят пять целковых на прокорм сынок твой жалует. Это я ему. Антоша ответил бы: ну, и мне тоже. А Витя бы сказал: а мне ни копеечки, дедушка; у чужих людей зарабатываю великим искусством своим. Вот оно как. Тогда бы дедушка прослезился, а поплакав спросил бы нас: А как папашенька ваш дела мои продолжает? Да как! Лошадок покупает, клумбы разводит, фонтаны разные. Ну, дворец себе выстроил. Вот тогда бы дедушка за костыль-то и схватился бы. Да во славу Божию - раз! раз! раз!
- Воистину, воистину. Ах, Яшенька... Как же теперь быть...
- Из гроба-то встал, страшный-престрашный, да - раз! раз! раз!
- Ой-ой-ой! Страсти-ужасы...
По спальной горенке забегал согнувшись и накрещиваясь быстро. Яша на кровати его сидя, ногою помахивал, думал:
- К главному бы половчее подступить. Налаживается.
И подушку дядину рукою мял, боясь, как бы справедливый гнев не покинул его, прокурора, на высшей точке речи его.
- И всем вам от деда влетело бы.
- Господи, Боже мой!.. И мне, Яшенька?
- Пожалуй, вам, дядя, покрепче всех. Это, Доримедонт, не плохо, - дед бы вам сказал, - что ты на пустые затеи да на ордена с медалями родовых капиталов не тратишь. Но этим самым ты - дед бы сказал - сугубо грешен. И за Корнутовы грехи грешен, и за Макаровы, и за Шебаршинские даже.
- Как так? Как так? Уж если на то пошло, то старший-то ведь Семен. С него спросится. На судилище-то...
- То особь статья. А ты, Доримедонт - это дед бы сказал, и за ордена эти дурацкие грешен, и за лошадничество, и за бронзовые решетки вокруг огородов, и за все! И сугубо! Сугубо! И не сын ты мне! И я тебя прок...
Встал Яша. Руку простер. Слова не досказал, дав время дяде закричать:
- Ой-ой-ой! Не надо! За что? За что?
Гудел Яшин голос. Рука простертая не дрожала. Замогильный голос и пуговицы бронзовые, лампадкой трепещущей озаренные, пугали Доримедонта неистово.