— Успакойся, э-э-э! Галава! Спасиба, не разрывная была. Ищи тада маю галаву! А тэпэр эст на что бинт матать, — не сразу ответил изменившимся голосом командир полка. — Как ломам мэна… Прическа не пострадала, Василенко? — подергал он усами.
— Немного, — неуверенно улыбнулся тот. — Вот кожу здорово содрало… Санинструктора бы!
— Да пагады!.. Мнэ одного тэба многа! Памалчи луччи… Нэ мешай круги считать!
— Какие такие круги? — переводя дыхание, удивился подбежавший политрук роты Лизун.
— Разнацветные, на выбор! Не задерживатэ! Как посчитаю, пойдем фашистов из пасэлка выбиват…
Оба офицера и постепенно столпившиеся вокруг подполковника плотным кольцом солдаты облегченно грохнули смехом. Издалека со всех сторон на смеющихся оглядывались однополчане, орудовавшие саперными лопатками. Им очень хотелось бы послушать, чем так снова развеселил всех командир полка.
* * *
Давящий в спину рев танковых моторов, грохот и лязг, визг пуль, перемежаемые пинками пушечных ударов, гнали согнувшегося Сыроежкина, заставляли петляя, прыжками нестись без оглядки вверх по улочке. Завидев впереди угловатые каски гренадеров, военфельдшер ошалело метнулся в ближайший дверной проем и, пролетев просторное помещение, проскочил во вторую дверь. В маленькой полутемной комнатке он с разбегу едва не врезался головой в стену. Сбоку светился небольшой оконный проем, забранный ординарной рамой, лишенной стекол. Крики «хальт» и короткие автоматные очереди у самого дома заставили обмягшие ноги шагнуть к окну. На вытянутую руку от него высилась глинобитная стена.
«Все, конец!» — загнанно завертелся по комнате Сыроежкин и тут же инстинктивно судорожно схватился за набрякшие тяжестью карманы шинели.
Испытывая острое чувство жалости к себе, он рывком вывернул карман и вытряхнул через порог в первую комнату затарахтевшее по полу, тускло сверкавшее его содержимое. Услышав уже там тяжелый топот, все, что было в другом кармане, рассыпал под ногами. Затем спиной вышиб раму и опрокинулся в проем.
Ворвавшись в дом, автоматчики захрустели сапогами по полу, давя часы. От этих звуков сердце замершего под окном Сыроежкина болезненно захолонуло, но он тут же услышал яростную брань, возню и нечленораздельное мычание. Затем более осторожные шаги у самого окна, снова удивленные возгласы и возню. Жаркая надежда бросила военфельдшеру в голову кровь, оживила непослушное тело, толкнула от окна. Хватая воздух ртом как рыба на берегу и виляя задом, он все быстрее и быстрее пополз вдоль стены к углу дома. Нет, из окна его не увидели! Еще не веря в свое счастье, Сыроежкин быстро скрылся за углом, с хрипом и всхлипываниями добежал до плетня, перевалился через него в соседний двор и, пытаясь унять бешеный ритм сердца, путаясь в полах длинной своей шинели, выполз вдоль плетня на соседнюю улицу. Там он вскочил, в три прыжка перемахнул на другую сторону и скрылся в домике напротив. Только добежал, как назло схватило живот и, стремительно задрав шинель, Сыроежкин едва успел расстегнуть поясной ремень. Когда он присел, в голове появилась первая связная мысль. Ноющее, как зубная боль, чувство жалости к самому себе разгоралось все сильнее, становилось нестерпимым, выгнало из моргающих глаз скупые слезинки: так глупо, так нелепо сразу потерять все, что столько времени с таким риском собирал в этом аду, копил, бережно, с такими трудностями хранил, на что так надеялся, что так любил! Но тут же другой, внутренний голос, как защитная реакция от самого себя, шепнул ему, что вряд ли следует так убиваться, ведь главное, он жив сейчас, и это потому, что, хоть интуитивно, но действовал он правильно, даже, пожалуй, единственно возможно.