— О Господи, мы опять о том же.
— Если двое скрывают друг от друга нечто столь обыденное, как деловую сторону своей жизни, как могут они рассчитывать на более глубокую связь? — На ее лице отразилась боль. — Я знаю, у тебя непростая ситуация, Люциан, но, поверь мне, деньги — еще не все. И я не думаю о тебе хуже из-за финансовых затруднений.
Если бы все было так просто…
— Мне никогда не встречался человек, который работал бы больше, чем ты, — продолжала она. — Общество, возможно, посмотрит косо на твои усилия, но я восхищаюсь тобой…
— Постой, Дейзи. — Он поднял руку. — Это не имеет отношения к деньгам. Когда мы найдем сокровище, мои тревоги на этот счет закончатся.
— Тогда почему ты не сказал мне, что мистер Пибоди подослан сэром Алистэром, чтобы следить за твоим прогрессом?
— Потому что им нужно найти сокровище. Фицхью хочет использовать его для финансирования нового шотландского восстания, чтобы посадить на трон Якова Стюарта.
— Но это государственная измена, — с ужасом произнесла Дейзи. — Если ты не хотел говорить об этом мне, почему не обратился к властям, чтобы их арестовали?
Если он произнесет эти слова, если озвучит вслух свои страхи, это будет означать, что его сомнения стали реальностью. Но ничто не было реальнее его чувств к Дейзи. И поделиться с ней ужасной правдой было одним из способов показать, как он доверяет ей. Как она нужна ему. Его плечи поникли.
— Потому что подозреваю, что мой отец заодно с предателями.
И Господь Бог сказал: «Человеку нехорошо быть одному». Может, он этого и не заметил, но и для женщины это тоже нехорошо.
Дневник Бланш Латур
Люциан провел рукой по лицу.
— И не только это.
— Не только это? Не только измена, хочешь сказать? — Дейзи удивленно захлопала глазами.
— Боюсь, мой отец на грани безумия, — сказал Люциан.
— Я знаю, что он испытывает ненависть к моей семье, но многие люди безосновательно злятся на других, — тихо заметила Дейзи. — Но это не значит, что они сошли с ума, просто у них дурной нрав.
— Нет, это не просто дурной нрав и злость, — возразил Люциан. — Он хочет навредить твоей семье, особенно твоему дяде. Я как-то наткнулся на его дневник, лежавший открытым на его столе…
Он не хотел подглядывать. Но тетрадь лежала раскрытой на его столе, как будто отца внезапно позвали и он не успел посыпать страницу песком и закрыть. Изящный в норме почерк отца преобразился почти в детские каракули. Страница была вся в кляксах, отрывки с описанием самых диких желаний графа жирно подчеркнуты. Отдельные куски представляли собой невнятный бред. Остальное вызывало глубокую обеспокоенность. Яд отцовского пера заставил похолодеть сердце Люциана, наполнив его ужасными предчувствиями. Ни один нормальный человек не мог вынашивать в себе такую ненависть.