Интересно, каким (если бы я только верил в подобное) стал бы мой личный Ад? Был бы я осужден вечно гореть в клетке-машине? Или ждали бы меня бесконечные пересадки кожи? Или, получив когда-нибудь способность любить, я узнал бы, что все теперь слишком поздно?
Так размышляя, я заметил на улице прохожего, еще одного члена тайного братства обожженных. Странно было впервые увидеть на людях товарища по несчастью, вдобавок моего прежнего знакомого — никого иного, как Ланса Витмора, того самого человека, который произнес столь вдохновенную речь в больнице. Он подошел прямо к нам и спросил, не встречались ли мы раньше. Не могу винить его за то, что, он меня не узнал, — ведь черты моего лица не только изменились за время выздоровления, но и были скрыты за пластиковой маской.
— Приятно встретить собрата средь бела дня, — заметил Ланс — Мы не совсем, конечно, призраки, но отлично умеем оставаться незамеченными.
Мы поболтали еще минут десять; любопытные взгляды его, кажется, ничуть не волновали. Не сомневаюсь, что он их фиксировал, но совершенно восхитительным образом притворялся, что не видит.
Я облачился в белое; крылья были из чулок, натянутых на «плечики» для одежды и отделанных серебристой мишурой. Марианн Энгел поправила мой нимб (из выкрашенных в золото ершиков для чистки трубок), а потом закатала ангельский рукав и сделала инъекцию морфия. Наркотик потек по венам, точно чуть свернувшееся молоко человеческой теплоты. Бугаца носилась вокруг нас, покусывая за пятки, и я подумал: интересно, как собачий мозг воспринимает эту сцену…
Марианн Энгел тоже была одета в мантию — или, точнее, слишком свободное и сбившееся не пойми как платье, похожее на мантию. Волосы ее курчавились даже больше, чем обычно, несмотря на ленту с узелком на лбу. Широкий конец ткани выбился из кудрей и струился по спине. Она подхватила ткань. Полоска теперь ниспадала с локтя, совсем как салфетка на руке официанта. В другой руке она держав старомодный светильник без масла, а на левую лодыжку (ту, по которой вились вытатуированные розы) надела браслет из листьев. Объяснила, что он должен изображать лавровый венок у ног, а настоящий венок помешает ей танцевать. Я поинтересовался, кто она.
— Неразумная дева, — последовал ответ.
Вечеринку устраивали в старейшем и самом дорогом отеле города. Портье в цилиндре придержал перед нами дверь Такси и предложил руку Марианн Энгел. Глубоко поклонился и бросил удивленный взгляд на меня, как будто силясь рассмотреть столь убедительный грим в виде ожогов.
— Вы, должно быть, Люцифер, сэр?