Уже на второй день дома Марианн Энгел принялась срывать с себя одежду — жаждала упасть на очередной камень. Бинты на груди она тоже размотала.
— Я не могу вот в этом слушать!
Я не собирался допустить повторения прежних событий. Я уже два раза видел, как она себя доводит. Третьего раза не будет; я не позволю ей пятнать свою плоть моим именем.
Дальнейшее сложно назвать спором — ведь во время спора люди обмениваются противоположными мнениями, а тут говорил только я: убеждал, орал, улещивал, угрожал, упрашивал, требовал, обращался к логике, взывал к чувствам, — говорил, говорил, говорил, а она ничего не слушала.
И раз за разом отвечала:
— Осталось всего пять статуй. Отдохну, когда закончу.
Раз уж отговорить ее не получилось, (логика бессильна перед одержимостью!), придется выдумать иной способ оградить ее от самой себя. Я решил навестить Джек, хотя та и не сдержала своего обещания заботиться о Марианн Энгел, пока я лежал в больнице.
В галерее я увидел трио знакомых гротесков, а на стене над ними — фотографию здоровой Марианн Энгел. Со стамеской в руке, с живописно взъерошенной копной диких волос, она облокачивалась на одно из ранних своих творений.
В краткой подписи под фотографией не было ни слова о ее психическом заболевании:
«В отличие от большинства современных скульпторов наша талантливая соотечественница, завоевавшая международное признание, не спешит использовать пневматические инструменты и отдает предпочтение средневековым традициям резьбы по камню…»
Вокруг одной из самых крупных статуй ходила молодая парочка. Они гладили камень и переговаривались о «чудесных тактильных ощущениях»… И недоумевали: «Куда же это поставить?»
Ничто не вызывает такой тошноты, как разговор об искусстве из уст тридцатилетних богатеев. Джек в предвкушении продажи попыталась пройти прямо сквозь меня, равнодушно махнув рукой:
— Подожди-ка!
— Почему ты ее забросила? — спросил я.
И впервые порадовался скрежету своего голоса — упрек в небрежении прозвучал тем ужаснее.
Джек резко свернула от покупателей и увлекла меня в нишу, а там уж пустилась рьяно опровергать мои обвинения. Будто поезд сошел с рельсов: слова, совсем как потерпевшие крушение вагоны, сталкивались с шумом и грохотом, грозя сорваться с трассы и опустошительным порывом протаранить конец предложения. Джек уверяла, что, пока я лежал в больнице, она каждый вечер приезжала в крепость, и была вынуждена пробиваться в двери, заваленные изнутри мебелью. А проникнув в дом, становилась меж Марианн Энгел и ее статуями и говорила, что не двинется с места, пока скульпторша не съест хотя бы фрукт.