Я кивнул на статуэтку у кровати.
— Мне понравилась горгулья.
— Это не горгулья. Это гротеск — или химера.
— Хрен редьки не слаще.
— Редьку я не ем, — отозвалась Марианн Энгел. — Но это именно химера. Горгульи — на водостоках.
— Все их называют горгульями.
— Все ошибаются. — Марианн Энгел вытянула из пачки сигарету и, так и не закурив, стала катать между большим и указательным пальцами. — Горгульи отводят воду от стен соборов, чтобы основания не размыло. В Германии их называют «Wasserspeie». Это ты помнишь?
— Что помню?
— Водоплюи. Это буквальный перевод.
— Откуда ты столько знаешь?
— Про химер или языки?
— И то и другое.
— Химер я делаю, — объяснила Марианн Энгел. — А языки — это хобби.
— В каком смысле «делаешь»?
— Я резчица. — Она кивнула на мелкотравчатое чудовище у меня в руке. — Эту я сама сделала.
— Она моему психиатру понравилась.
— Которому из психов?
— Доктору Гнатюку.
— Он лучше большинства остальных. Я слегка удивился.
— Ты его знаешь?
— Я почти всех знаю.
— Расскажи, что ты вырезаешь?
— Я увлеклась, когда смотрела, как ты это делаешь. — Свободной рукой Марианн Энгел теребила шнурок с наконечником стрелы.
— Я не умею.
— Раньше умел.
— Нет, никогда не умел! — сопротивлялся я. — Расскажи, почему тебе нравится вырезать?
— Это искусство вспять. В конце остается меньше, чем было изначально. — Она помолчала. — Очень жаль, что ты не помнишь свою резьбу. У меня есть кое-какие твои работы.
— Какие?
— Мой Morgengabe. — Марианн Энгел пристально смотрела на меня, как будто выжидая, что в мозгу моем появятся несуществующие воспоминания. Ничего не появилось. Марианн Энгел пожала плечами и откинулась на спинку стула. — Джек — мой управляющий.
Знакомый с работы. Хорошо.
— Расскажи мне о нем.
— Пожалуй, оставлю тебя теряться в догадках. — Сегодня она явно была в хорошем настроении. — Хочешь, расскажу историю?
— О чем на этот раз?
— Обо мне. Ведь ты забыл.
Вряд ли теперь так уж важна точная дата моего рождения, но, насколько мне известно, произошло это в 1300 году. Я не знала своих биологических родителей — меня подбросили в корзинке к главным воротам Энгельтальского монастыря, примерно в середине апреля, когда мне было лишь несколько дней. В обычной ситуации никто не стал бы подбирать и взращивать брошенного ребенка (в конце концов, монастырь не сиротский приют), однако судьбе было угодно, чтобы нашли меня сестра Кристина Эбнер и отец Фридрих Сандер, и нашли в тот самый вечер, когда рассуждали про знаки Божии.
Сестра Кристина поступила в монастырь в возрасте двенадцати лет, а два года спустя у нее начались видения. Меня она нашла, когда ей было чуть за двадцать и она уже давно считалась причастной к мистическим откровениям. Отцу Сандеру было около пятидесяти, он служил местным капелланом, и пришел в религию гораздо позже многих. На тот момент отец Сандер уже почти двадцать лет состоял духовником при энгельтальских монахинях. Впрочем, важней всего понять характеры сестры Кристины и отца Сандера. Ведь, не будь эти люди исполнены сочувствия, все могло бы обернуться совсем иначе.