Я размотал часть бинтов на ногах и показал ей самые недавние пересадки, в том числе несколько черных лоскутов. Кожу перфорировали, чтобы растянуть на более обширный участок, — в итоге нога походила на искривленную шахматную доску.
— Если бы ты был расистом, — протянула Марианн Энгел ведя пальцами по разноцветным клеткам, — вот бы ложка дегтя получилась, да?
Пальцы нежно скользили по ранам. Гладили мой торс, шею, провели по изгибу плеча.
— Что ты ощущаешь под чужой кожей?
— Даже не знаю, как сказать… — отозвался я. — Боль.
— Ты помнишь их истории? Способен почувствовать их любовь?
Иногда было сложно понять, ждет ли Марианн Энгел ответа или просто дразнится.
— Ты серьезно?
— Я сразу думаю о нас, — продолжала она. — Мне хочется пришить саму себя к тебе, как кожу.
Я закашлялся.
— А знаешь, — произнесла она. — У меня тоже есть отметины.
Я догадывался, что она имеет в виду. Когда Марианн Энгел надевала футболку, невозможно было не заметить татуировки — слова на латыни вокруг предплечий. Левую руку охватывала фраза «Certumestquiaimpossibleest». Я спросил, что это значит, и она перевела: «Верно, потому что невозможно». На правой руке было написано: «Quodmenutrit, medestruit». Это, по ее словам, означало; «Что меня питает, то и разрушает».
— Что-то непонятно! — признался я.
— Ну… — хихикнула она, — просто ты еще не видел, как я вырезаю.
Потом Марианн Энгел сделала кое-что совсем обычное. Коснулась моего лица.
Это ведь мелочь — ощутить прикосновение на лице, правда. Но вспомните о нелюбимых и сожженных тварях земных Подумайте о людях, чья кожа не помнит нежности.
Пальцы ее осторожно скользили по шрамам и струпам, пробирались к остаткам лица под повязкой. Любовно прошлись по бинтам на щеке, по крутому подъему к губам. На секунду замерли. Я закрыл глаза, — соединил шрамы от давнишних стежков, сшивавших обожженные веки. Сердце гулко колотилось в пещере груди, а запечатанные поры не могли, как ни старались, выделить пот.
— Какое у меня лицо?
— Как пустыня после бури.
Мне вдруг безумно захотелось рассказать ей, что до аварии я был красив… но я сдержался. Зачем? Протянул здоровую руку и коснулся ее щеки.
Она не отпрянула, нет. Нисколько!
— Будет и хорошее, — шепнула Марианн Энгел, поднялась и стала обходить углы палаты, обращаясь к своим Трем Наставникам. Было понятно, даже на латыни, что она спрашивает их позволения. «Jube, Domine benedicere».
К. моей кровати она вернулась с улыбкой — разрешение было получено.
— Хочешь посмотреть другие татуировки?
Я кивнул, и она собрала непослушные пряди волос, подняла их, обнажив основание шеи. Там был изображен небольшой крест, сплетение трех скрученных веревок без конца и начала. Она предложила потрогать. Я подчинился. Осторожно провел пальцами вдоль, затем поперек; получилось, что буквально сотворил крест.