Ее останавливали и другие соображения, возможно, менее существенные. Все закипало в ней при мысли, что ей, сумевшей жить честно и одиноко в этом чужом городе, нужно будет прийти просительницей к бывшему возлюбленному. Более того, ее крепкий здравый смысл, который ничто никогда не могло ввести в заблуждение, говорил ей, что поздно что бы то ни было менять; что Рамунчо, свободный и не обремененный познаниями, не сможет достичь тех опасных и головокружительных высот, где парил интеллект его отца, что ему суждено будет прозябать в сознании своего ничтожества. И еще одно мощное чувство, в котором она не решалась признаться даже самой себе, поднималось со дна ее души: болезненный страх потерять сына, не видеть, не ощущать его рядом, не руководить им. И теперь, когда необходимо было принять окончательное решение, она все больше склонялась к мысли, что после стольких лет молчания ей следует отказаться от мысли снова встретиться с тем чужестранцем. И пусть Рамунчо и дальше ведет свою скромную и незаметную жизнь рядом с ней под благосклонным взглядом Божьей Матери и святых… А как же Грациоза Дечарри?.. Но она все равно выйдет замуж за ее сына, даже если ему суждено остаться бедняком и контрабандистом! Инстинкт обожающей свое дитя матери подсказывал ей, что любовь уже слишком глубоко проникла в сердце пятнадцатилетней девочки, чтобы та когда-либо смогла от нее освободиться. Она прочла это в пристальном взгляде ее черных глаз, осененных нимбом золотистых волос. Только любовь заставит Грациозу выйти замуж за Рамунчо! Мстительная радость охватывала душу Франкиты при мысли, что она наконец-то одержит верх над гордячкой Долорес…
А вокруг уединенного дома, где в глубокой тишине ночи она размышляла о будущем сына, витал дух баскских предков, сурово и ревниво оберегающий и от чужестранца, и от неверия, и от измены своему народу. Дух баскских предков, древний и неизменный, приковывающий этот народ к его прошлому; извечный таинственный дух, заставляющий детей жить так же, как жили их отцы и деды, в тех же горных селениях, под сенью тех же колоколен.
Вдруг из темноты ночи донесся шум шагов… Кто-то осторожно ступал веревочными подошвами по густо усыпавшим землю листьям чинар… Потом раздался условный свист…
– Как, уже!.. Уже час ночи!..
Теперь ее решение было окончательно принято. Она открыла дверь главарю контрабандистов и сказала с неожиданно приветливой улыбкой.
– Входите, Ичуа, погрейтесь немного у очага, а я пойду разбужу сына.
Высокий, худой, широкоплечий, с мощной грудной клеткой, гладко выбритым по обычаю коренных басков лицом, Ичуа чем-то напоминал священника. Смотревшее из-под неизменного берета бесцветное, безжизненное, словно вырубленное топором лицо было чем-то похоже на древние изображения святых на молитвенниках XV века. Впалые щеки, квадратные челюсти, крепкая могучая шея говорили об огромной силе. Лицо типичного баска: глубоко сидящие глаза, очень густые, длинные, как на изображениях плачущей Богоматери, брови, кончики которых почти касались волос на висках. Никто не мог бы точно определить его возраст: где-то между тридцатью и пятью десятью. Имя его было Хосе-Мария Горостеги, но в деревне его когда-то в шутку прозвали Ичуа (слепой) за способность видеть в темноте, словно кошка. С тех пор никто и не звал его иначе. Впрочем, он был человек верующий, выполнял обязанности церковного старосты в своем приходе и громче всех пел в церковном хоре. Кроме того, он славился выносливостью и способностью без устали карабкаться по пиренейским склонам с тяжелым грузом на спине.