Вспомним: "Не лепо ли ны бяшеть, братие" в "Слове о полку Игореве", а также: "У людей-то в дому чистота, лепота" - в "Песнях" Некрасова (1866).
Другое старинное слово я слышал от детей много раз, когда говорил им "нельзя". Они отвечали: "Нет, льзя". И это льзя напоминало Державина:
Льзя ли розой не назвать?
Льзя, лепый, вежа, чаянно - эти старинные слова умерли лет полтораста назад, и ребенок, не подозревая об этом, воскрешает их лишь потому, что ему неизвестна их неразрывная спайка с частицей "не", установившаяся в давней традиции. Он вообще не знает никаких исключений из общего правила, и если эти исключения относятся к позднейшей эпохе, то, игнорируя их, он тем самым возвращает словам их забытый смысл. Помню возглас одного четырехлетнего воина:
- Я пленил Гаврюшку, а он убежал!
Пленил, то есть взял в плен.
Это архаическое слово почти совсем забыто в нашей речи, и если мы употребляем его, то чаще всего в переносном смысле ("она пленила меня красотой"), а ребенок вернул ему его прямое значение, оглаголив существительное "плен".
Таким же архаистом поневоле оказался малыш, закричавший своему брату во время игры:
- Я тебе приказываю, - значит, я твой приказчик!
В старину приказчиком был действительно тот, кто приказывал, а не тот, кто подчинялся приказам. Ребенок - по аналогии со словами "указчик", "заказчик" - возвратил "приказчику" его утраченную руководящую роль.
ОН И ОНА
Замечательна чуткость ребенка к родовым окончаниям слов. Здесь он особенно часто вносит коррективы в нашу речь.
- Что ты ползешь, как черепаха? - говорю я трехлетнему мальчику.
Но он уже в три года постиг, что мужскому роду не пристало иметь женское окончание "а":
- Я не черепаха, а я черепах.
Вера Фонберг пишет мне из Новороссийска о следующем разговоре со своим четырехлетним сыном:
- Мама, баран - он?
- Он.
- Овца - она?
- Она.
- А почему папа - он? Надо бы пап, а не папа.
Другой такой же грамматический протест:
- Мама, у меня на пальце царап!
- Не царап, а царапина.
- Это у Муси если, - царапина, а я мальчик! У меня царап!
От четырехлетней Наташи Жуховецкой я слышал:
- Пшеница - мама, а пшено - ее деточка.
О такой же классификации родовых окончаний, произведенной одним дошкольником, мне сообщают из Вологды:
- Синица - тетенька, а дяденька - синиц.
- Женщина - русалка. Мужчина - русал.
Начинают играть:
- Я буду барыня, ты, Таня, слуга, а Вова будет слуг.
Позже, к семилетнему возрасту, дети начинают подмечать с удивлением, что в русской грамматике слова одной и той же категории бывают и мужского и женского рода: