При этом она с любопытством, почти забыв свое собственное горе, разглядывала незнакомку.
Странной гостье было не больше восемнадцати‑девятнадцати лет. Платье ее было измято и кое‑где порвано. Низ юбки был забрызган грязью, и вся она была мокрая.
Марта вновь подбросила в очаг дров, и дрова запылали ярким пламенем. Несмотря на хлопотливый день, на пережитые волнения, на собственное горе, девушка решительно не чувствовала никакой усталости и хлопотала, точно только что встала с постели после крепкого и продолжительного сна.
Страстное чувство к Феликсу, которого она так давно и так горячо любила и который наконец стал ее мужем, поддерживало ее бодрость. Он ушел, он в опасности и даже, может быть, никогда уже не вернется к ней… И вслед за порывом горя, овладевшего ею при этих мыслях, снова радостное, счастливое чувство водворялось в душе, и, таким образом, надежда на счастье и безнадежное чувство отчаяния сменяли друг друга и точно боролись в ней в эту страшную, последнюю ночь Мариенбурга.
Она взглянула на свою гостью.
Девушка, под влиянием усталости и теплоты, распространившейся по комнате, уснула тревожным сном.
Какой‑то бессвязный бред вырывался из ее запекшихся губ, и она вздрагивала всем телом, съеживалась, как будто ожидая невидимого удара, и широко раскрывала глаза, точно видя перед собой какой‑нибудь грозный призрак, и потом вновь смыкала их, погружаясь в глубокую дрему.
— Да… да! — бормотала во сне незнакомка. — Я сделала это, сделала… Я ненавижу его!
Она несколько раз повторяла эти загадочные фразы, и Марта прислушивалась к ним с каким‑то суеверным страхом, не будучи в состоянии ничего понять.
Ужин был готов, и Марта подошла к гостье, чтобы разбудить ее. Но ей было жалко нарушать ее тревожный сон. Она остановилась перед незнакомкой в немом восторге.
Никогда еще в жизни она не видела такой красоты и такого милого, доброго лица с выражением ангельской чистоты и непорочности. Бледные щеки пришелицы начинали розоветь и казались настоящими лепестками розы. Белокурые золотистые волосы обрамляли, точно драгоценной рамой, ее личико с красными, как коралл, губами, с темными бровями и длинными ресницами, точно бросавшими тень на ее щеки. Теперь губы ее были раскрыты, и за ними виднелся ряд молочно‑белых зубов. Трагическое выражение лица исчезло, и, напротив, ее полуоткрытый ротик и эти ровные, мелкие зубы придавали что‑то трогательно‑детское ее личику. Молодая грудь ее, слегка обрисовывавшаяся под складками черного платья, ровно и безмятежно дышала. Кошмар, тяготивший незнакомку, видимо, стал проходить, и тревожный сон переходил в спокойный и укрепляющий сон усталого, но здорового телом и душой человека.