— Приду поглядеть, — пообещал я вежливо. Развернул лошадь и поскакал вперёд.
* * *
Эгерт вернулся чёрный, как головешка, с растрескавшимися на ветру губами, измученный и постаревший. Он надеялся, что Танталь выбежит навстречу и через всю улицу закричит, что Алана давно дома; его надежда угасла при первом же взгляде на её лицо, но он всё-таки спросил, сам не зная зачем:
— Нет?
— Нет.
Было холодно. По дому бродили сквозняки. Старая нянька вот уже неделю не поднималась с постели.
Эгерт обыскал селение Гнилищи. И все близлежащие хутора; в камине трещал огонь, Танталь сидела рядом, сгорбленная, не похожая на себя, на её лице медной маской лежал отсвет пламени, Эгерту смутно вспомнились другой камин, и другой огонь, и другая женщина, и тёплое огненное море, на дне которого он впервые коснулся своей жены, тогда девушки, Тории, неизменно прекрасной…
— Надо Тории сказать, — негромко пробормотала Танталь.
Эгерт, не глядя, покачал головой.
* * *
Ярмарка действительно имелась, и совсем неподалёку — на дороге как-то сразу сделалось людно, окрестные жители щеголяли праздничной одёжкой, особенно меня поразила одна хозяюшка, восседающая на верхушке высоченной пирамиды из мешков. Рискуя свалиться — а телега то и дело ныряла колесом в дорожные выбоины, молодка как бы невзначай поддёргивала цветастый подол, выставляя на всеобщее обозрение новые сапоги, жёлтые, как дыня, до блеска смазанные жиром. Носик гордячки, и без того вздёрнутый, задирался тем временем на совсем уж немыслимые высоты. Ей казалось, что сапоги сверкают, затмевая своим блеском всю ярмарку, да заодно и солнце.
Торги тянулись не первый день — вокруг запруженной людьми площади успели подняться горы хлама и отбросов. Бродячие псы разжирели настолько, что допускали до поживы хозяйских кошек, чистых и ухоженных, но неудержимо стремящихся вкусить порока среди мусорных куч. Я поморщился, мой нос был слишком нежен для богатой запахами свалки.
Вероятно, следовало ехать дальше, однако в стороне от площади стояла гостиница, каменная, непривычно добротная для простого селения, и мне до зуда в коже захотелось горячей воды, мягкой перины и спокойного ночлега.
Я остался.
Ночь мне отравили собаки, устроившие под самым моим окном сперва оргию, а потом побоище. Утром я высчитал пять монет из платы за комнату — на покрытие морального ущерба; хозяин возмутился было, но я одним взглядом отбил у него охоту спорить. Пусть лучше приструнит собственных псов.
Не отдохнувший, но вполне довольный собой, я собрался продолжать свой путь и, между прочим, объехать при этом ярмарочную площадь десятой дорогой. Намерению моему не суждено было сбыться — даже за три переулка от торгующего улья слышны были совместные усилия глухого барабана и визгливой дудки.