– Сейчас, - удивительно четко произнес кто-то, но это шло извне, это был не он. Может, какой-то добрый человек сжалился и заговорил с ним? С кем? Где? Но ведь он слышал. Нет, это был не настоящий голос.
– Сейчас. Другие-то прошли сквозь это. От этого не умирают. Нужно держаться.
Эти слова все повторялись. Пока не утратили смысл. Опять все расползалось, как размокшая серая промокашка. Как снежный сугроб на солнце. Его размывало, он, недвижимый, несся куда-то, исчезал.
«Сейчас меня не будет», - подумал он вполне серьезно, ибо это походило на смерть, а не на сон. Только одно он знал еще: это не сон. Его окружали со всех сторон. Нет, не его. Их. Их было несколько. Сколько? Он не мог сосчитать.
– Что я тут делаю? - спросило что-то в нем. - Где я? В океане? На Луне? Испытание…
Не верилось, что это испытание. Как же так: немного парафина, какая-то подсоленная вода - и человек перестает существовать? Пиркс решил покончить с этим во что бы ни стало. Он боролся, сам не зная с чем, будто приподнимал придавивший его огромный камень. Но не смог даже шелохнуться. В последнем проблеске сознания он собрал остатки сил и застонал. И услыхал этот стон - приглушенный, отдаленный, словно радиосигнал с другой планеты.
На какое-то мгновение он почти очнулся, сосредоточился - чтобы впасть в очередную агонию, еще более мрачную, все разрушающую.
Никакой боли он не ощущал. Э, если б была боль! Она сидела бы в теле, напоминала бы о нем, очерчивала бы какие-то границы, терзала бы нервы. Но это была безболезненная агония - мертвящий, нарастающий прилив небытия. Он почувствовал, как судорожно вдыхаемый воздух входит в него - не в легкие, а в эту массу трепещущих, скомканных обрывков сознания. Застонать, еще раз застонать, услышать себя…
– Если хочешь стонать, не мечтай о звездах, - послышался тот же неизвестный, близкий, но чужой голос.
Он одумался и не застонал. Впрочем, его уже не было. Он сам не знал, во что превратился: в него вливали какие-то липкие, холодные струи, а хуже всего было то - почему ни один болван даже не упомянул об этом? - что все шло через него насквозь. Он стал прозрачным. Он был дырой, решетом, извилистой цепью пещер и подземных переходов.
Потом и это распалось - остался только страх, который не рассеялся даже тогда, когда тьма задрожала, как в ознобе, от бледного мерцания - и исчезла.
Потом стало хуже, намного хуже. Об этом, однако, Пиркc не мог впоследствии ни рассказать, ни даже вспомнить отчетливо и подробно: для таких переживаний еще не найдены слова. Ничего он не смог из себя выдавить. Да, да, «утопленники» обогащались, вот именно обогащались еще одним дьявольским переживанием, которого профаны даже представить себе не могут. Другое дело, что завидовать тут нечему.