— Если честно, нет.
— Потому что у тебя не тот угол. Сядь.
Кардинал выдвинул стул, стоящий рядом с ним, и Келли села. Он стал медленно наклонять блокнот то в одну сторону, то в другую.
— Погоди! — воскликнула Келли. — Теперь я вижу.
Кардинал неподвижно держал блокнот под лампой. В верхней части страницы с разными случайными заметками виднелись слабые отпечатки слов «Дорогой Джон». Кардинал чуть наклонил страницу. Ниже Келли могла разобрать лишь следы слов «другой выход» и «Кэтрин». Следы от середины текста записки были скрыты под другими заметками, в числе которых была и та, где она напоминала себе о дне рождения Кардинала.
— Мой день рождения — в июле, — подчеркнул он. — Прошло больше трех месяцев.
— Ты думаешь, она эту записку написала три месяца назад? Ну а что, очень может быть. Хотя это как-то странно — три месяца таскать с собой предсмертное письмо.
Кардинал бросил блокнот на стол и откинулся на спинку стула.
— С другой стороны, тут может быть простейшее объяснение: однажды она ее написала, потому что собиралась… Но потом раздумала — во всяком случае, на какое-то время изменила свои планы. А может быть, три месяца назад она случайно пропустила страницу в блокноте, а потом просто написала записку на первом попавшемся чистом листке в блокноте.
— Из аккуратности? Как-то странно — стараться использовать все-все страницы в блокнотике за девяносто пять центов.
— Да, странно, согласна?
— Но это ее почерк. И ее ручка. Теперь-то какая разница, на какой странице она писала?
— Не знаю, — ответил Кардинал. — Честно говоря, не знаю.
Кардинал давно уяснил себе, что сыщик живет контактами. В мире криминалистики, с его слишком большими нагрузками и слишком маленьким финансированием, даже самая слабая личная связь может подтолкнуть расследование, чтобы его скорость превысила среднее значение; а настоящая дружба вообще может творить чудеса.
Томми Ханн никогда не был его другом. Томми Ханн был сослуживцем Кардинала еще в далекие торонтские годы, когда тот только еще начинал свою профессиональную деятельность и работал в отделе по борьбе с преступлениями на почве морали. Ханн был во многих смыслах сущим кошмаром полицейского управления: избыток мускулов, склонность к вспышкам гнева, жизнерадостный расизм. При этом он был неплохим детективом — пока собственная группа не застукала его в публичном доме. Ему могли бы предъявить значительно более тяжкие обвинения, чем «неподобающее поведение», если бы Кардинал не заступился за него на слушаниях в дисциплинарной комиссии. Кардинал писал ему поручительства, а позже, когда Ханн стал подыскивать себе другую сферу деятельности, составил для него рекомендацию. Ханн вернулся в полицейскую школу и в конце концов как-то ухитрился попасть в отдел документов Центра судмедэкспертизы провинции Онтарио, где с тех пор и служил, ведя, кажется, вполне безупречную жизнь.