— Ого, да это Кардинал, добрый призрак! — провозгласил Ханн, услышав в трубке голос коллеги. — Видно, стряслось что-то особенное. Иначе ты бы обратился в нашу главную приемную, а?
— У меня для тебя пара документов, Томми. Может быть, даже три. Надеюсь, ты сможешь меня выручить.
— Хочешь вклиниться, а? Знаешь, Джон, нас тут адски поджимают сроки. Я все эти дни сижу над одной штукой, которую буквально вот-вот надо будет выставить в суде.
— Да, я понимаю.
Всякий полицейский в глубине души ожидает, что если он поможет коллеге, то когда-нибудь тот отблагодарит его услугой за услугу — может быть, десятки лет спустя. Кардиналу незачем было напоминать Ханну о прошлом.
— Рассказывай, что там у тебя, — проговорил тот. — А я погляжу, что мы можем сделать.
— У меня есть открытка с кусочком бумаги, который приклеен внутри. На этом кусочке бумаги — послание, судя по виду, его напечатали на принтере. В нем всего два предложения, но я надеюсь, что ты сможешь высказать какие-нибудь мысли насчет того, откуда оно пришло. Честно говоря, я даже не в состоянии определить, струйный это принтер или лазерный.
— В любом случае мы на этом далеко не уедем, если у нас нет другой распечатки, чтобы с ней сравнить. Это тебе не старые добрые времена, когда были в ходу пишущие машинки. Что еще у тебя есть?
— Записка самоубийцы.
— Самоубийство. Значит, ты ввязался во всю эту тягомотину, потому что расследуешь самоубийство? Эти чертовы самоубийства меня достали. По-моему, всякий, кто себя убивает, просто хлюпик.
— Конечно, — согласился Кардинал. — Отъявленные трусы. Не поспоришь.
— И эгоисты, — не унимался Ханн. — Когда человек кончает с собой, это самый эгоистичный поступок, какой вообще бывает. Приходится задействовать столько всяких ресурсов: твое время, мое время, врачи, медсестры, «скорая помощь», психотерапевты, все на свете. И все это — ради кого-то, кто и жить-то не желает. Чистый эгоизм.
— Безответственное поведение, — определил Кардинал. — Совершенно безответственное.
— И все это — если им не удается преуспеть в своем намерении. А если все-таки удается, для них-то все печали оказываются позади. У меня был друг — мой лучший друг, между прочим, — так вот, он несколько лет назад сунул себе в рот табельный пистолет. Знаешь, я потом несколько месяцев дерьмово себя чувствовал. Почему я не видел, что это вот-вот случится? Почему я не был ему другом получше? Но знаешь что? Это он — паршивая овца, а не я.
— Да, тут ты попал в точку, Томми.
— Суициды — это, знаешь ли…
— В данном случае это, возможно, не суицид.