Как его борзые, впервые вкусившие крови травленного ими зверя, становятся злобными на зверя, без чего не могут считаться хорошо натасканными для охоты, так у монгола как природного воина с девственными, ничем не прикрытыми чувствами есть злобность, которая при победе требует удовлетворения, без чего нет стимула, нет пафоса победы. Чингисхан как сын своего народа с этой точки зрения понятен, и его жестокость простительна тем более, что она, как видно из вышеприведенных слов его, входила у него в систему ведения войны. Мы видим у него неистовую волю к победе и жизни. Для него на первом плане — сила, следовательно — военное дело.
Для характеристики его может служить следующий дошедший до нас разговор, который он вел со своими сподвижниками. Однажды он спросил Богурчи-нойона, в чем тот видит высшее наслаждение человека. Богурчи ответил, что высшим удовольствием он считает охоту, когда можно ехать весною верхом на хорошем коне, держа на руке ловчего сокола. Чингис спросил затем Борогула и других полководцев: все они дали ответы, приблизительно схожие с ответом Богурчи.
— Нет, — сказал тогда Чингисхан, — наслаждение и блаженство человека состоит в том, чтобы подавить возмутившегося, победить врага, вырвать его с корнем, гнать побежденных перед собой, отнять у них то, чем они владели, видеть в слезах лица тех, которые им дороги, ездить на их приятно идущих жирных конях, сжимать в объятиях их дочерей и жен…
Эти знаменательные слова показывают, что привлекало к жизни Чингисхана. Его больше удовлетворяли результаты победы; его манят не удалые забавы, «потехи богатырские», не слава, даже не власть, а обладание плодами победы над врагами, когда удовлетворяется жажда мести и обретаются новые блага жизни. Чингисхан является перед нами воплощенным идеалом степного воителя с его хищническими, практическими инстинктами,[197] которые своей огромной силой воли он умел сдерживать и которыми он умел управлять, чтобы добиться высших результатов, в чем нас убеждает много случаев из его жизни. При этом он вовсе не практиковал жестокость ради жестокости и в приказах запрещал бесцельные избиения мирного населения. За нарушение этого приказа во время войны в Персии один из лучших его воевод Тогучар подвергся, как выше упоминалось, строгому наказанию. Население добровольно сдававшихся городов обыкновенно щадилось и только облагалось умеренной данью. Крупные контрибуции взыскивались лишь с богачей. Духовенство освобождалось от каких бы то ни было налогов и натуральных повинностей. Напротив, население городов, оказывавших монголам сопротивление, обыкновенно избивалось поголовно, за исключением женщин и детей, а также художников, ремесленников и вообще людей, обладавших техническими познаниями, которые могли быть полезны монгольскому войску.