ХАРИЗМАТИЧЕСКОЕ БРЕМЯ ПОЛЯРНОГО МИФА
Великий исторический деятель — всегда не только конкретный человек, но еще и миф. Это вовсе не означает некую иллюзорную новоевропейскую мифичность, синонимичную фантазии и фикции. Скорее напротив: истинный, традиционный миф дополняет и вполне определенным образом переосмысливает реальный прототип, подчас как бы высвечивает его, обнаруживая своего рода над-реальность, не воспринимаемую в ракурсе эмпирическом и сиюминутном. Сквозь тип и прототип проступают контуры архетипа. Именно так в истории можно увидеть метаисторию, — а без нее великие останутся лишь героями или гениями, диктаторами или святыми…
Каков же метаисторический архетип образа Чингисхана? Устоявшиеся модусы этого образа многочисленны, но в известном смысле односторонни (во всяком случае не архетипичны). Жестокий завоеватель, «Покоритель Вселенной»; мудрый законодатель, необычайно прозорливый для простого кочевника и воина, каковым был Темучин до того, как стал Чингисханом; объединитель монгольского народа; основатель огромной империи на двух континентах… Все эти определения глубоки и мотивированны. Однако методологически они принадлежат сфере позитивистской науки и потому имеют лишь косвенное отношение к метаистории.
Преодолеть этот разрыв, проникнуть в сокровенные глубины исторического процесса и в побуждения его творцов попыталось в XX веке евразийство — одна из крупнейших историко-политических школ, породившая не отвлеченно-умозрительное, но живое и безусловно перспективное миросозерцание. Применительно к империи Чингисхана можно констатировать, что евразийцы отбросили западнический по происхождению стереотип монголо-татарского ига. Они настаивали на том, что пребывание Древней Руси в составе Золотой Орды в конечном счете имело позитивные последствия в геополитическом и внутриполитическом отношениях, что Российская империя унаследовала от империи монголов гораздо больше, чем от Рима и Византии.
Впрочем, нельзя не согласиться с тем, что и евразийство создавало свои стереотипы. Ранние евразийцы (Г.В. Вернадский, П.Н. Савицкий) переоценивали роль географического фактора в формировании этносов; знаменитая теория пассионарности Л.H. Гумилева может быть расценена как априорная (хотя и многократно эмпирически подтвержденная) модель, безусловно описывающая фазы этногенеза — юность, зрелость и старость народов, но зачастую сужающая мотивацию исторических фактов. Скажем, образование империи Чингисхана выглядит в этом свете как реализация этнопсихологического, почти биологического фактора. Но разве менее важную роль сыграли в данном случае факторы духовно-психологические — живая реальность того, что мы теперь именуем словом «миф»?
