— Может, бог даст, уедет, — сказала кузнечиха.
— Писал один раз, просил привезти. Да я побоялась, отнимут еще дорогой.
— Боже вас избави! — воскликнула матушка, в свою очередь замахав на хозяйку руками. — Сами еще насидитесь.
— Да и лошади у нас нет сейчас.
— Какие теперь лошади!
— Да и то сказать: у него небось и кроме этого много.
— Мы уж так-то с мужем толковали, — сказала матушка, — наверное, успел кое-что припрятать.
— Да, добра было много. Если бы раньше-то знать… конечно, всего не сообразишь, а в первый-то день тут такие вещи продавались прямо нипочем: зеркала какие, шубы, воротник соболий, ему цена пять тысяч, а его за пять рублей продали.
— Ну, что же вы-то? — спросила взволнованно матушка.
Почтмейстерша сначала вздохнула и промолчала, потом через минуту сказала:
— Вспомнить стыдно: в руках, можно сказать, был. Иван Платоныч смотрел его, у них вот был, — сказала почтмейстерша, кивнув головой на кузнечиху.
— У нас, у нас, — сказала кузнечиха, — я-то, дура старая, не догадалась, что вам пондравится. А тут, только ваш Иван Платоныч ушел, скупщик приехал, ему все огулом и продали, уж так тужила, когда узнала, что вам хотелось.
— Так только дурак последний может поступить, как мой Иван Платоныч; пришел спросить, видите ли, покупать или нет. Это за пять рублей-то.
— Тут с руками надо было рвать, — сказала матушка, — просто вот за вас расстроилась, — прибавила она, откидывая платок, точно ей стало жарко.
— Да как же, такая вещь!.. Ведь такого случая век жди — не дождешься. А у меня как сердце чуяло; я уж давно поговаривала генералу: «Давайте воротник ваш спрячу». Так нет, жалко стало.
— Жадность все, — сказала матушка. — Все до последнего держатся.
Все замолчали, расстроенные слишком яркими и волнующими воспоминаниями…
— Просто как вспомню, сколько всего упустили, так сердце перевертывается. Ведь если бы человек-то оборотистый да проворный был, а не такой, как мой Иван Платоныч, — сколько бы тут можно было добра набрать.
— Тут только подгребай, вот сколько было, — отозвалась кузнечиха.
Почтмейстерша раздраженно передвинула сахарницу и ничего не сказала.
— Нет, а у нас хорошие мужички, — сказала матушка. — Можно положительно сказать, что никому запрету не было, когда нашего громили: приходи и бери. За моим отцом Петром даже присылали, когда помещичьи доски разбирали.
— Господи, — воскликнула почтмейстерша, — вот это люди.
— А у нас звери дикие, — сказала кузнечиха, присматриваясь к варенью и подвигая к себе вазочку.
— Нет, на наших обижаться нельзя, — сказала матушка, — как разгромили, прямо и объявили: бери кто хочешь, потому что это народное и все имеют право. Ну, конечно, кто проворней, тот побольше нахватал. Нам-то всего только три комода досталось да кофейник серебряный, ну еще там кое-какие пустяки.