— Я его хорошо приметил. Он позавчера чуть не съел меня, спасибо Загря выручил.
— Он тебя ловил? — Она перестала жевать, смотрит на меня удивленно.
— Ловил, да не поймал.
— Ты узнал его?
— Ну конечно.
— Однако такого амакана пуля не берет. — Лангара проглотила тугой комок нежеваного мяса и, обратясь к Карарбаху, занятому едою, стала оживленно рассказывать ему о нашей встрече с людоедом.
А я вдруг вспомнил случай в ловушке, свирепость зверя, поверил, что и Петрик, и Евтушенко, и эвенки — наверное, и Елизар Быков — были схвачены и растерзаны медведем. Это более вероятно, чем все наши предположения. Только поведение Ильи остается пока загадочным.
Карарбах внимательно выслушал Лангару. Его не обрадовала новость и даже жирное мясо убитого медведя. Он неопределенно повел плечами и недоверчиво посмотрел на меня. Разве старик поверит, что можно убить медведя, в котором поселился злой дух?!
— Он тоже говорит, ты ошибся. Такого амакана убить — все равно что Харги убить, а ты разве не знаешь, что злого духа даже пуля шамана не берет. Ты убил другой амакан.
— Нет, нет, то был людоед, я узнал его.
Время перешагнуло за полночь. Мы сидим молча у тлеющего огонька. Хорошо, что покончено с людоедом, остается найти Елизара и — прощай печальное нагорье!
Лангара, оторвавшись от дум, подсовывает к огню чайник, поворачивается ко мне.
— Ты говорил, что на Утуке встречал Хутаму с двумя одинаковыми ребятишками?
— С близнецами.
— Во-во. Она в Альгому шла, на стойбище к матери, так?
— Ну и что?
— Ее мать тоже амакан кушал, тут, на Ямбуе.
— Людоед? — удивился я.
— Он, он. Чай пью, потом расскажу.
— Почему же ты мне не сказала об этом при нашей первой встрече?
— Сама не знала. — И Лангара, отодвинувшись от огня, склонилась над блюдцем.
Пила не торопясь, долго…
Воспоминания уносят меня в тот трудный год, когда мы делали первую попытку проникнуть в глубь Станового, в самую таинственную часть гор, изорванную пропастями, увенчанную скалами, изрытую цирками. Шли мы от Ивакского перевала на запад к Утуку вдвоем с Трофимом Королевым. С нами тогда путешествовал пес Кучум. То был один из наиболее интересных и трудных маршрутов по дикому и малодоступному в этой части Становому.[14] Память с удивительной ясностью воскресила передо мною страницы тех печальных дней, когда мы оказались неспособными преодолеть препятствия и были спасены Хутамой — пастушкой из Ироканского стойбища.
На третий день путешествия у Трофима разлезлись сапоги. Вернуться на Ивакский перевал было поздно, там никого не оставалось. Два дня еще он шел босиком. Израненные ноги Трофима распухли, и я вынужден был оставить его одного в глубине неласковых гор, надеясь вернуться за ним, как только встречу подразделение нашей экспедиции.