Выкурив трубку и положив ее за пазуху, Карарбах пребывал в том же положении, глубоко погруженным в думы. Он не может оставаться безучастным к нашим делам — это завет предков, и в то же время он во власти суеверия, убежден, что в людоеде дух Харги и бороться с ним — значит накликать беду.
День уходил на запад. Тень облака, прикрывавшего солнце, соскользнула по гольцу вниз, упала на равнину, погасив на ней блеск холодных костров. Померкли озера. Но вдали, на дне речной ложбины, еще золотился осенний туман. В сырых долинах он теперь постоянный гость.
Карарбах хватает меня за руку, показывает на восточный гребень. По нему бежит Загря.
— Слава богу, живой! — обрадовался я.
Загря с разбега падает на плиту возле меня. Из его рта, как из выхлопной трубы, бьет горячий воздух. Я отдаю ему остаток лепешки, но ему не до еды. Весь он трясется, захлебываясь от нехватки кислорода. А сам не сводит с меня своих умных глаз. В них и торжество и верность.
Спускаемся с Карарбахом по тропке, ведущей вниз, к северному краю подножья Ямбуя. Там, у кустарников, она раздвоится: одна направится к ручью, вторая влево — к лиственничному редколесью. По этой тропке мы еще не ходили.
Ветер от нас — это плохой ветер. Идем, все время оглядываясь, чтобы не наскочить на засаду. Какое непростительное ротозейство допускали мы в прошлые разы, спускаясь по этому склону! Ничего бы удивительного не было, если бы тогда меня с Павлом слопал медведь. Очень хорошо как-то сказал Улукиткан: мать дает жизнь, а годы — опыт. Именно опыта часто нам и не хватает!
В этот день нашей охоты на медведя я ощутил на себе неотразимую силу влияния Карарбаха. Как быстро этот глухой, неразговорчивый старик подчинил меня себе! В нем чувствуется не знающая отступлений воля, выкованная в неудачах, не позволяющих старику доверять другому свою жизнь. Он как бы напоминал мне нашего далекого предка, идущего на поединок с пещерным медведем, — человека, обладающего природным даром охотника, для которого охота почти сущность жизни.
Солнце уже на краю неба. Мари лежат в золотой прозрачной мгле. По извилистым кромкам хмурятся синие ели. Вода в озерах не колыхнется, словно отяжелевшая. Над ними в вышине парит одинокий коршун.
Подходим к тому месту, где вчера видели отпечаток сапога. Еще метров сто — и тропинка раздвоилась. Левая, по которой идет наш путь, исчезает в низкорослом кустарнике. Мы приостанавливаемся. Тут все возможно: внезапная встреча, засада, нападение с тыла. Чаща — неподходящее место для охоты, тем более на медведя.
Стоим, как бы не решаясь войти в кустарник. И вдруг перед нами закачался стланик. Ветра нет, и воздух недвижен, а стланик качается взад-вперед, как бы преграждая нам путь. Карарбах мрачнеет —