Карарбах достает нож и подрезает наполовину поводок у ошейника Загри. Если людоед бросится на старика, Загря сильным рывком порвет ремешок и отвлечет на себя ярость медведя, а старик тем временем успеет вскинуть бердану и выстрелить. Ружье он несет наготове.
Мы продвигаемся со всевозможными ухищрениями, стараемся быть незамеченными, всецело положившись на чутье Загри.
Шаги у старика узкие и мягкие, как у кошки. Голова как маятник все время качается то вправо, то влево. Изредка он бросает короткий взгляд на идущую впереди собаку.
Я иду его следом, иду и думаю: ружьишко — то у тебя, друг, ненадежное, старенькое, еще с прошлого века, скрепленное проволокой, железками от консервных банок. Да и патроны самодельные, не всегда разряжаются… И удивляюсь, что он так надеется на свое ружье. Старик верит в себя, и эта вера помогает скорее увидеть добычу, разрядиться патрону, спасает от многих неприятностей.
Для меня ничего не существует, кроме Карарбаха и зарослей слева.
Идем долго, хотя не так уж много прошли от гребня. Время сглаживает напряженность. Но вот слева, как сигнал тревоги, далеко крикнула кукша. Загря вздрогнул и замер, подняв высоко морду с раздутыми ноздрями. Его шерстистый хвост, накинутый веером на спину, стал выпрямляться, вытягиваться. Поднялся загривок. Карарбах почти незаметным движением руки подал мне знак — быть настороже.
Я шагнул вперед, к просвету слева от старика. Загря, потихоньку переставляя ноги, двинулся вперед, громко глотнул воздух, еще и еще, и, оторвавшись от поводка, привязанного к поясу Карарбаха, огромным прыжком бросился в стланик. Затем послышался быстро удаляющийся шорох, и все смолкло, точно провалилось в пустоту.
Старик, не опуская берданы, кивком головы напомнил мне, что нельзя без присмотра оставлять тыл. Но тут залаял Загря. Послышалось сильное хлопанье крыльев, и из стлаников поднялись два старых белохвостых орлана. Они быстро пронеслись мимо нас.
Карарбах проводил подозрительным взглядом птиц, обернулся ко мне. Я жестами объясняю ему, что лает Загря. Он пропускает меня вперед, заставляет идти на лай.
Загря лает без азарта, редко, лениво. Это не на медведя.
На узкой россыпушке кобель встречает нас и моментально поворачивает назад. Мы прибавляем шагу. Ветки хлещут по лицу, руки не успевают защищаться. Ноги застревают между стелющимися стволами. Загря выводит нас на край небольшой котловины.
— Ую-ю… — вырывается у Карарбаха удивление.
Посреди котловины возвышается продолговатый холмик из лесного хлама. Поверх него торчат четыре медвежьи лапы, вскинутые кверху истоптанными пятками, со скрюченными в предсмертных муках когтями. Низкий густой ерник, что покрывал котловину, вырван с корнями, стланик изломан, камни разбросаны, всюду клочья шерсти, кровь и глубокие ямы. На свежеизрытой земле отпечатались медвежьи лапы: крупные и поменьше.