На востоке угасал день, тянуло вечерней прохладой.
Объясняю Карарбаху, что без Загри преследовать медведя по зарослям стланика безрассудно, что лучше прекратить охоту и вернуться к своим в перелесок на ночевку. Старик улавливает мою мысль, соглашается, и мы, впервые за все время нашего знакомства, улыбаемся: довольны, что понимаем друг друга.
Старик выходит на еле заметную тропу, проложенную вчера людьми, переносившими тело Елизара с поляны на мыс. Она ведет нас по знакомым местам, все ниже и ниже, то врезаясь в заросли, то обходя их неширокими просветами или лужайками. Я стараюсь идти от проводника на таком расстоянии, которое позволяло бы мне всегда видеть его и в любой момент предупредить об опасности.
Наступает час всеобщего покоя, когда хищников еще раздражает свет и они не смеют нападать, а их жертвы полны решимости сопротивляться. Только неугомонные бурундуки шныряют по стланику, всюду слышится их писк.
Попадаем в ольховые заросли. Скоро подножье гольца. Старик оглядывается. Что-то тревожит его. Но я слеп и глух — ничего не замечаю.
С равнины доносятся подряд два предупреждающих выстрела. Звуки уходят за холмы и там долго будоражат покой болот.
Сигнальные, выстрелы застают нас в густом кустарнике. Ни единого просвета. Где-то рядом людоед. Он или идет нашим следом, или впереди подкарауливает в засаде.
До мыска, где могила наших товарищей, остается не более ста метров.
Оттуда донесся и оборвался грохот камней. Это он. Тесно становится в кустарнике. Не повернуться с карабином. Долгая тишина. Куда же девался медведь? Убежал или залег на нашей тропке?
Карарбах, не оглянувшись, шагнул вперед, стал выбираться из зарослей.
Пересекаем последний ложок. Остается преодолеть неширокую полосу густого ольховника, и мы выйдем к мыску. Неужели людоед еще не обнаружил нас?
Опять доносится шорох камней, но теперь в нем улавливается тяжелое дыхание зверя. Он совсем близко от нас, за кустарником.
Где-то в стороне пикнула вспугнутая пташка. Возня на мыске прекратилась. Насторожилась тишина, будто все обитатели зарослей следят за нашим поединком.
Мы погружаемся в ольховник, стараемся не дотрагиваться до веток и не дышать. Я изредка останавливаюсь, чтобы перевести дыхание.
Старик делает последний шаг, высовывает голову из ольховника и весь напрягается, как натянутый лук. Надо стрелять… Но ремень ружья зацепился за сук, и он не может выбросить вперед ствол берданы. Старик что-то сигнализирует мне головою. Я ничего не вижу впереди, выскакиваю из ольховника. Не успеваю вскинуть карабин, как за узким просветом кустарников скрывается полношерстная спина медведя.