Чтобы скрыть свое состояние, он принялся много и увлеченно говорить и, сам того не желая, выболтал Л. Ирискиной, какое отношение розовый поросенок имеет к делу. Причем девушке не понадобились наводящие вопросы, Сеня интересничал и рассказывал, до чего у него сложная и опасная работа.
Капитан Гудронов был далеко не первый, с кем судьба сыграла подобную злую шутку, многие мужчины так попадаются. Людмила смотрела ему в глаза, слушала внимательно, согласно кивала и очень к месту опускала глаза. К концу приятного времяпрепровождения у Гудронова сложилось впечатление об актрисе детского театра как об умной, скромной и очень милой девушке. Неизвестно, что подумала о капитане Л. Ирискина, известно, что она сделала после того, как Гудронов, взглянув ненароком на часы, охнул и заторопился, предварительно выспросив у девушки номер ее телефона.
Официантка унесла пустые чашки, Людмила посидела еще немного за столом, нахмурив брови и кусая губы, потом достала пудреницу и тюбик темно-розовой губной помады. Она тщательно и не спеша накрасила губы, потом долго рассматривала себя в маленькое зеркальце. Казалось, она спрашивает себя о чем-то и думает, как поступить, причем вопрос этот касается очень важных вещей. Наконец она пришла к решению, погладила складку между бровей, тяжело вздохнула и нашла в мобильнике хорошо знакомый номер.
– Олька? – спросила она вполголоса. – У меня к тебе разговор...
За неделю до описываемых событий Лола сидела дома и скучала.
С ней случился один из довольно редких приступов депрессии.
Причина этих приступов, помимо плохой осенней погоды, была обычно одна и та же: Лола вспоминала о театре.
«Если бы я не бросила театр, если бы не поддалась на Ленькины уговоры, сегодня, возможно, я стояла бы на сцене, в ярком свете софитов, и кланялась аплодирующему залу... зрители хлопали бы стоя, кричали „Браво!“, поклонники взбирались на сцену с букетами, а прочие актрисы бросали на меня из-за кулис завистливые взгляды...»
Она предпочитала не вспоминать унылые театральные будни, холодную гримуборную, которую приходилось делить на двоих, а то и на троих, строгого режиссера, который никогда не бывал доволен, как бы она ни выкладывалась на сцене... предпочитала не вспоминать бесконечные репетиции, интриги остальных актрис, которые пытались отобрать у нее хорошие роли, предпочитала не вспоминать бедность, рваные колготки и пальцы, исколотые иголкой, из-за того, что она сама перешивала свои театральные костюмы...
Сейчас ей казалось, что театр – это сплошной праздник, успешные премьеры, цветы и овации.