Тут уж трудно было ему возразить. Но мне все же хотелось доказать Базилю Тихоновичу, что меня не проведешь, что я не настолько мал и наивен, чтобы можно было морочить мне голову.
— Сколько же вам лет тогда? — спросил я, не скрывая иронии.
— Много. — И Базиль Тихонович устало махнул рукой. — Садись и слушай.
Я присел на край табуретки, говоря ему всем своим видом: ну, ну, сочиняйте дальше, только никто все равно не поверит ни одному вашему слову. А слесарь-водопроводчик приподнял дядю Васю, сел в кресло, опустив кота на колени, и, не обращая внимания на мою ухмылку, начал свой рассказ:
— Родился я еще в семнадцатом веке. Сколько с тех пор воды утекло!.. — Он покачал головой.
— Столько лет живут только черепахи и попугаи. Я сам читал, — сказал я мстительно. — А у вас даже нет седого волоса.
— Мне удалось пропустить отрезок времени почти в триста лет, — сказал он, невинно глядя мне прямо в глаза. — Я подпрыгнул и изо всех сил заработал ногами, чтобы подольше продержаться в воздухе. А Земля в это время бешено крутилась подо мной, подо мной проносились годы, десятилетия. А я все держался. И когда уж совсем изнемог и опустился на землю, на ней шел шестьдесят девятый год двадцатого века! В общем, это была весьма несложная операция. Так, на чем же я остановился? Ну да, на том, что родился я в одном районном центре провинции Прованс. Ты, конечно, ел прованское масло?
— Ни кусочка! И еще не добывал копру и не стоял с горящим фитилем у порога крюйт-камеры, — признался я виновато, надо же, как он меня поддел, значит, нужно быть с ним осторожней.
— Ничего! У тебя все впереди. Зато уж капусту провансаль ты ел наверняка, — сказал он мне в утешение. — Ну так на чем мы остановились?.. В общем, в Париж я отправился день в день с д'Артаньяном и шел по той же дороге. Теперь ты догадываешься, почему хозяин гостиницы в Менге и его слуги одолели нашего храбреца? — спросил он лукаво.
— Потому что вмешались вы?
— Точно! Я еще не был с ним знаком. «Что это он, думаю, вытворяет, этот дворянчик? Ишь размахался шпагой. Так ведь можно нечаянно и задеть кого. Пора, пора ломать устои феодализма, давно пора». Достал я свой верный напильник и начал фехтовать с д'Артаньяном. Он шпагой раз-з, а я подставляю напильник. Да так, чтобы шпага его тупилась, понимаешь. Вот так я и обезоружил отважного гасконца. Ах, если бы знать, что вскоре он станет моим близким другом! — закончил он.
— А что же Александр Дюма-отец? Почему же он не написал об этом? — спросил я коварно.
— Эти факты были ему неизвестны, — просто ответил Базиль Тихонович. — Их скрыли реакционные феодалы. Поэтому Дюма-отец не знал, что на самом деле нас было шестеро: Атос, Портос, Арамис, д'Артаньян и мы с дядей Васей. А без этих фактов роман, сам понимаешь, не полон. На всякий случай я изложил на бумаге все, как было на самом деле. — Он нагнулся и достал из тумбочки толстую тетрадь. — Вот, полистай, убедишься сам. Правда, здесь еще не все. Некогда этим заниматься: все дела, дела! И потом, я скромен, что и говорить. Это, конечно, читателям во вред. Но ничего не могу с собой поделать.