— Эрмина! Тишина.
— Странно, — пробормотала она. — Может, в магазин вышла?
Входя в свою комнату, она сбросила туфли и швырнула на кровать сумку, затем потянулась перед зеркалом. Как хорошо, что впереди два свободных дня! И слишком плохо, что у Дункана столько больных, а то она предложила бы слетать на пару дней на Пуэрто-Рико или Флорида-Кис — просто побездельничать.
Солнце и море, думала она мечтательно. Солнце, море и док.
Она не могла представить себе ничего лучше, ничего романтичнее.
Улыбаясь, она быстро разделась. Поскольку солнце и море невозможны, то сейчас лучше всего полежать в ванне. Ничто так не расслабляет мышцы, как теплая вода. И много-много душистых пенистых пузырьков.
Напевая какую-то мелодию, она, пританцовывая, пошла в ванную.
Вдруг мир вокруг нее покачнулся и чудесный день обернулся кошмаром.
Она зажала рот обеими руками, чтобы не закричать.
В ванне, неестественно изогнувшись, лежала Эрмина, голова ее запрокинулась, незрячие, остекленевшие глаза уставились в одну точку. Горло зияло, как отвратительный ухмыляющийся рот. Вокруг — лужа крови.
— Эрмина… Эрмина… — простонала Билли.
Ее била дрожь. Она попятилась, неуверенно переставляя ноги.
Надо бежать отсюда! Надо…
Отвернувшись от ужасного зрелища, в зеркале над раковиной она вдруг заметила полицейского.
Круто повернувшись, она бросилась к нему, закричав:
— Лейтенант! Лейтенант! Слава Богу, что… — и застыла на пороге, увидев, что он загородил ей дорогу, в руке его мелькнул нож.
— О, нет! Мы остаемся здесь, моя сладкая! — прошептало это нечто в полицейской форме, приближаясь к ней. — Моя сладкая отдаст мне свои волосы!
Она отступила на шаг, но два отражения ее обезумевшего от страха лица, увеличенные стеклами огромных зеркальных очков, покачнувшись, лишь увеличились в размерах.
— Какие красивые, длинные волосы! — свистящим шепотом произнес он. — У моей сладкой такие красивые, такие шелковые, такие удивительно длинные волосы! И они мои! Мои! — И, подняв нож, он бросился на нее.
— Пожалуйста, Кэти, проверьте больную 101, — обратился Дункан к молодой сестре. — Сейчас должна кончиться анестезия, и она проснется.
— Хорошо, доктор. Номер 101, иду! — И, улыбнувшись, поспешила в палату.
Одна из заповедей клиники Купера запрещала произносить имена пациентов, только номера палат, где они лежат. Даже если это была всемирно известная знаменитость, все равно в разговорах между персоналом „анонимность" никогда не нарушалась. „С одного болтка да много греха", а в данной ситуации любое неосторожное слово могло дать пишу газетным сплетням.