Олимпия кротко приняла стакан и, поднеся его к губам, запила таблетки водой.
— Вот так-то лучше, — улыбнулся он.
— Это говорит врач или друг?
— Думаю, ты ответишь на этот вопрос сама, — отозвался он.
— Извини, Дункан, — Олимпия потерла лицо обеими руками. — У меня сегодня денек выдался еще тот.
— Она виновато улыбнулась. — Может, ты и прав, мне необходимо было успокоиться.
Еще раз пристально взглянув на нее глубоким, пронизывающим взглядом, Дункан обворожительно улыбнулся и мягко подвел ее обратно к креслу, с которого она вскочила. Второе он придвинул так, чтобы сесть напротив, лицом к лицу.
Какое-то время они просто молчали: Дункан продолжал изучать Олимпию, как бы соизмеряя ее силы и возможности и раздумывая, как бы лучше объяснить ей ситуацию. Внезапно он почувствовал, как на него накатывают печаль и усталость. С какими-то моментами в медицинской профессии свыкнуться невозможно.
Насколько все же человек не готов выслушать правду! И насколько другой человек не готов ее выложить.
— Я не стану преуменьшать серьезность положения твоей подопечной, — наконец произнес он низким, ровным голосом. — У Билли множество переломов. Нос сломан в четырех местах, плюс к тому шесть ребер. Ушибы и синяки будут заживать несколько недель.
Олимпия резко откинулась назад в кресле, крепко обхватив себя руками.
— О Господи, — прошептала она. Затем, выпрямившись и собравшись с духом, попросила: — Расскажи мне все, самое худшее. В голосе ее звучала стальная решимость, глаза смотрели цепко, словно просверливая насквозь. — И не старайся задурить мне голову, Дункан. Мы слишком давно друг друга знаем. Неважно, что ты там сейчас думаешь, но духу у меня на двоих хватит.
— Это еще мягко сказано, — согласился он, на этот раз без улыбки.
— Так что я хочу услышать правду на чистейшем английском языке. Без всякого вашего медицинского трепа. Договорились?
— Что ж, все правильно, — кивнул он, оставляя за ней право взглянуть фактам в лицо. — В общем, ты понимаешь, что Билли потребуется целая серия сложных хирургических операций…
— Судя по тому, что они сделали с ее лицом, об этом нетрудно было догадаться. — Олимпия закурила. — Продолжай.
— И все же с хирургией пока придется подождать.
— Почему? — Брови Олимпии взметнулись вверх. Разве нельзя начать сразу же?
Он покачал головой.
— Невозможно, Олимпия. Она слишком много перенесла. Может, через день-другой и можно попробовать, но не раньше. Иначе она просто не выдержит.
Стараясь подготовиться к вопросу, которого она боялась больше всего, Олимпия опустила глаза, принявшись рассматривать свои древние руки. Где-то под ложечкой вызревал страх. Сигарета, зажатая в зубах, задрожала.