– А мы съедим целого поросенка? - вдруг засомневался Ши Шелам, забывший, видимо, что сотню вздохов назад он в своих смелых мечтах как раз на него и замахивался.
– Хоть пять поросят и десять баранов, были бы деньги! - рыкнул Конан и обратил свой взор на подавальщика. - А ты что стоишь? Или у тебя вместо ног ножки от стола?
– Смею ли я спросить об оплате трапезы? - как можно вежливей поинтересовался подавальщик.
– Кром! У тебя не только с ногами, но и с глазами плохо, - Конан указал пальцем на край стола, - это что, по-твоему, лежит? Кусок дерьма или деньги?
Подавальщик, разглядев, из какого металла сделана монета, вдруг обрел жизненную энергию и проворство. Одним движением правой руки он и подхватил пустой кувшин, и смахнул со стола золотой, а другой рукой при этом стал собирать на блюдо разбросанные по столешнице кости, не забывая бросать на богатого гостя умильные взоры. Конан мрачно наблюдал за ним и, заметив этот взгляд, подавальщик радостно сообщил:
– Вам повезло, о достойные жители Шадизара. Один поросенок из трех, которых мы сегодня насадили на вертела, уже готов. Как раз сейчас его снимают. Еще пара мгновений и он будет красоваться на вашем столе.
– Вот это другой разговор, - удовлетворенно сказал Конан, поднося ко рту кружку с остатками вина.
Когда подавальщик, убрав со стола все ненужное, принес очередной кувшин и удалился за поросенком, Ши Шелам, прихлебывая вино и от этого все больше и больше смелея, спросил как можно равнодушнее, словно суть вопроса не больно-то его интересовала, а спрашивал он просто так, чтобы оказать услугу собеседнику, поддерживая разговор:
– Что тебя так прогневало утром?
Конан отнял кружку от губ:
– Ты меня уже спрашивал, Ловкач.
– Но ответа не дождался.
– И не дождешься.
– Но мы же друзья и должны доверять друг другу, - проявил Ши Шелам настойчивость. Ему очень хотелось узнать эту маленькую тайну.
– Кром! - Конан наклонился вперед и уставился в переносицу Ловкача.
– Уж кому-кому, а детям Бела доверять нельзя, будь они хоть трижды твои друзья.
– Вот как?… - запыхтел Ши Шелам, всем своим видом демонстрируя оскорбленную невинность. - Значит, спать на моем топчане можно, а доверять мне нельзя?
– Нельзя, - авторитетно заключил киммериец. - И не суй свой крысиный нос в чужие дела!
– Твои дела - мои дела, ибо спишь ты на моем топчане как на своем, - продолжал настаивать Ловкач, понимая, что играет с огнем, но будучи не в состоянии остановиться из-за присущего ему с ранних лет болезненного любопытства, которое, кстати, очень часто давало приятелям необходимую для ночных дел информацию. - И мое уютное жилище ты разнес нынешним утром как свое собственное.