Когда о неблаговидных поступках нового зама стало известно генералу Булатову, тот возмутился: «Такие трюки у нас не пройдут. Не потерпим». Но мер никаких тогда не принял.
Война застала Соскина в одном из городов Сибири, на службе в крайвоенкомате. И хотя в городах края в связи с тяжелым положением, создавшимся на фронтах, военкоматы были переполнены добровольцами разных возрастов, молодой еще кадровый офицер, полный сил, отправиться в действующую армию не спешил. Об этом он, даже приличия ради, никогда не заикался. Больше того, втершись в доверие к местному начальству, лез из кожи вон, чтобы показать свою незаменимость. Так все и сходило ему с рук. Правда, после перевода на службу в управление формирований ему как-то пришлось услышать вопрос вроде того, не пора ли полковнику применить свои знания и силы на более ответственном участке? Соскин, хорошо поняв намек, ловко отшутился. Однако после значительного улучшения дел на фронтах полковник стал все пристальнее присматриваться к продвижению по службе однокашников и бывших подчиненных. Встречая знакомые фамилии в числе награжденных, он морщился. «Так, чего доброго, можно остаться при пиковом интересе. А ведь и мы не лыком шиты», — размышлял Соскин, но рапорт об отправке на фронт подал лишь после того, когда в войне наступил окончательный перелом в нашу пользу. Для принятия такого решения у него было еще одно немаловажное обстоятельство: после расторжения брака с первой женой, которую он считал деревенской бабой, ему не удавалось встретить человека по душе. Лишь поздней осенью сорок первого, принимая эшелон с эвакуированными, он заметил в толпе симпатичную гражданочку. Его внимание она привлекла сначала яркой внешностью, а потом кротостью. Оказалась она артисткой Людмилой Журавлевой. Поначалу Соскин поежился, потом махнул рукой: «Что ж, артистка так артистка».
В течение нескольких месяцев артистка любезно его принимала, строила милые глазки, угощала им же принесенными лакомствами, поила чайком, иногда, как бы походя, чмокала в щеку, а когда полностью завладела квартирой, добытой им с большим трудом для себя, все резко изменилось. Дошло до того, что полковнику нередко приходилось ждать часами, чтобы попасть чуть ли не на правах квартиранта в отведенную ему маленькую неотапливаемую комнатку. Любя Журавлеву безумно, Соскин мирился и с этим. «Возможно, еще и перемелется», — рассуждал он. Но не перемололось. Как-то поздно вечером, когда Людмила Николаевна возвратилась навеселе с шумной компанией из театра, Соскин, проходя по коридору, услышал ее сетования: «Павел Васильевич в общем-то человек и ничего, но, согласитесь, во всех отношениях мелковат. Так что говорить об общих интересах не приходится, а тем более…» Журавлева не закончила фразу, но ее мысль была Соскину ясна и без того. Хотелось устроить скандал, разогнать компанию, но ему все же удалось себя сдержать, унять кипевший гнев. Закрыл тихонько дверь, как будто и не бывал в коридоре, но, войдя в комнату, почувствовал, как всего затрясло в бешенстве. «Видал, трясогузка! Ей подай генерала. Я тебе покажу! Еще посмотрим, кто мелковат. Это тебе припомнится!»