Ближе к концу сентября, как водится, резко похолодало и зарядили дожди – то проливные, с буйными порывами ветра и грозой, то уныло моросящие. Все стало сырым и промозглым, а территория интерната превратилась в одну большую непросыхающую лужу. По асфальтовым дорожкам, пусть и давно растрескавшимся, местами вздыбленным, еще худо-бедно можно было передвигаться, но стоило сделать шаг в сторону, как тут же почва под ногами начинала противно чавкать, словно хотела в себя засосать, а обувь покрывалась огромными наростами грязи. Солнце, если изредка и появлялось, то лишь затем, чтобы взглянуть на тоскливый этот, сочащийся влагой пейзаж и тут же с отвращением спрятаться за тучи обратно. Выпускать в такое болото детей было бессмысленно – дольше одевать будешь и потом не отмоешь, – так что прогулки прекратились. Дети куксились, ныли, много плакали. Безруков теперь реже видел Дениса, а когда видел – тот, как правило, неподвижно сидел, отвернувшись от всех или отгородившись пустым взглядом, и молчал.
Потом вообще случился на три дня перерыв – пришла телефонограмма, и Безрукову пришлось уехать в область на совещание. Совещание было пустое, для галочки, но отсиживать его, выслушивая никому не нужные доклады и сообщения по обмену опытом, все же пришлось. Закончилось оно в пятницу, и в пятницу же при желании можно было бы и уехать, и желание такое у Безрукова имелось, однако вечером был организован непременный банкет, не пойти на который как-то не получилось, не хватило духу, банкет быстро перерос в банальную пьянку с танцами, поцелуями – сначала товарищескими, потом – не очень, гусарскими тостами, караоке и мимолетными интрижками по разным комнатам и углам, поэтому вернулся он лишь днем в субботу – помятый, по дороге промокший, в отвратительном настроении и с раскалывающейся головой. В интернат заходить не стал – направился сразу к себе, немного помаялся перед дурно работающим телевизором, что-то разглядывая на немногих каналах сквозь помехи, и рано улегся спать. Среди ночи проснулся и в полуяви, полудреме проворочался до утра.
Рано утром он был в кабинете. Листал какие-то поднакопившиеся бумаги, перемещая их из одной аккуратной стопки в другую – на выброс. Иногда что-то подписывал и откладывал в сторону. За это время к нему по неотложным нуждам зашли пятеро, включая Илью, – и каждый смотрел с каким-то плохо скрываемым любопытством, словно чего-то ждал. Одни – не без страха, другие – не без злорадства. Лишь в глазах одной нянечки, которая принесла заявление об уходе, можно было различить некоторое сочувствие. Впрочем, брезгливое и тоже с затаенным испугом. Безруков заметил это не сразу, заметив – слегка удивился, но значения никакого не придал. И вновь вспомнил об этих взглядах лишь тогда, когда после «тихого часа» отправился проведать Дениса. И не нашел его. Мальчика увезли…