– Кого? – озадачилась я. – Ты хотела сказать, Севы Лихоборского?
– Нет, Сева – это Сева. А Гриша – это Гриша. Это новорожденный сын Севы, – пояснила рассказчица. – Я сегодня его из роддома встречала.
У меня отвисла челюсть.
– Ты что, серьезно? У Лихоборского сын родился?
– Ага, вылитый папка! – со злой усмешкой сказала Оксанка и процедила сквозь зубы: – Такой же урод…
– Погоди! Откуда же ты узнала? Зачем встречать пошла?
– Да видишь ли, старая подружка первенца родила. Как-то неудобно было проигнорировать.
Смысл сказанного медленно, но верно проникал в мое сознание. И хотя мысль мне показалась абсурдной, я все же спросила:
– Так, Дорохова! Ты мне хочешь сказать… то есть ты со всей ответственностью готова заявить, что Балагура родила от Лихоборского?
Губы у Оксанки затряслись. Чтобы не разреветься, она опрокинула в себя водку, которую до сих пор держала на весу. Я тоже сделала пару уверенных глотков, понимая, что попала в точку.
Мы синхронно скривились и потянулись к тарелке с лимоном.
– Отстой! – просипела Оксанка, продолжая болезненно морщиться, теперь уже от заполнившей рот кислоты.
– Да! Но эксклюзивный, с выставки. Не забывай.
Мы помолчали. Оксанка, полностью уйдя в свои мысли, вертела в руках зажигалку.
– Ну? – встряхнула я ее. – А что Лихоборский? Он-то в роддом приходил?
– А как же! Весь при полном параде, с цветами. Как и подобает счастливому отцу семейства.
– А как он на тебя отреагировал?
– На меня? Не поздоровался даже. Свое сморщенное яблоко в кружевах разглядывал.
– А Балагура?
– О, Поленька на седьмом небе от счастья! Вишь, как расстаралась – сыночка любимому мужчине родила! – На последних словах голос у Оксанки сорвался, и она, не выдержав, разревелась.
Мне стало ее безумно жалко.
– Блин, Дорохова, да не расстраивайся ты так! Вы же с ним все равно разошлись, как в море корабли. Потом ты еще с Гариком хрен знает сколько встречалась. Я думала, ты уже переболела всем этим давно! Ну, с Гариком не сложилось, встретишь еще кого-то. При твоих внешних данных проблем не будет!
– Ир, молчи! Гарик… или еще кто-то – это все не то, понимаешь? Я Лихоборского видеть не могу! У меня поджилки трясутся! Из холода в жар бросает! Я буквы в словах путать начинаю!
– Слушай, мать, да ты любишь его! – полная изумления, я всплеснула руками.
– Эка! – усмехнулась Оксанка и, взяв со стола салфетку, принялась утираться. Потом, уже более или менее успокоившись, запросто так сказала: – Люблю, Ирка. Все давно забыла. Все давно простила. И, если бы он сделал еще хоть один шаг навстречу, я бы ни секунды не раздумывала.