– Можно с вами? – без особой надежды спросил я.
– Пошли! Только скорей! – махнул мне немец и покосился на мусульманина-провожатого. – Хоть подстрахуешь. А то от этих террористов непонятно чего ожидать. Вдруг заведет внутрь и по голове стукнет! Не найдут потом.
– А почему с этой гробницей строго так? – Я быстро пошел следом за фотографом, продолжая расспросы.
– Да была тут одна ненормальная американка недавно. Вместе с подельником пытались ночью могилу раскопать и останки извлечь, но их застукали на месте преступления. Был грандиозный скандал. С тех пор такие строгости и охрана, никого не пускают. Мусульмане не слишком любят, когда их святыни становятся достопримечательностями для ротозеев. Кстати, обрати внимание, гробница ориентирована на север– юг. Это мусульманская традиция.
Мы быстро зашли внутрь. Немец быстро достал из чемоданчика штатив и установил на нем камеру, прикрутив внушительного вида объектив.
– Помогай со светом, раз уже пришел! И за чемоданом следи, чтобы не стырили! С них станется…
Немец снова покосился на кашмирца. Я неумело развернул серебристый зонт, фотограф установил свет. В гробнице стало светло, как днем, даже глаза на мгновение резануло. Внутри были те же зеленовато-розовые оттенки, что и снаружи строения. Кашмирец мгновенно нарисовался перед фотографом и протестующее замахал руками, громко закурлыкав на своем тарабарском языке. Немец чертыхнулся, полез в карман и сунул ему несколько банкнот имени махатмы Ганди; кашмирец отошел, насупился и замолчал.
– Работаем! Помогай!
Камера щелкала, делая несколько кадров в секунду. Я по команде разворачивал блестящий зонт в разные стороны. Немец действовал с восхитительным профессионализмом. Он быстро отснял все вокруг, особенно фокусируясь на покрывале с арабской вязью.
– Черт! Стекло бликует!
Нетерпеливые ворчания кашмирца тем временем возобновились, становясь все громче. Я следил за немцем: у него на лбу выступили мелкие бисеринки пота. С особой тщательностью он фотографировал пол и потолок гробницы.
Съемка уже заканчивалась, но вдруг к фальцету нашего провожатого присоединился еще один голос – резкий и грубый. Тон нашего кашмирца в то же мгновение сделался жалобным, оправдывающимся. Я обернулся и похолодел. В дверном проеме появился еще один вооруженный бородач, званием явно выше и должностью посолиднее. Он явно сообщил нашему провожатому что-то нелицеприятное. Наверное, что главный кассир – здесь он, а не кто-то другой.
– Собираемся! Уходим, иначе будет плохо! – протараторил немец, виртуозно упаковывая аппаратуру. – Береги чемодан!