— И вот мой домик тоже…
— Стало быть, все под корень?! — воскликнул он с неподдельным волнением. — Следовательно, это ваш домик? Жаль! Резьба весьма-весьма… Просматривается влияние новгородских и вологодских традиций.
Агния Климентьевна никогда не слыхала об этих традициях, но подтвердила:
— Дом был поставлен еще в начале века отцом моего покойного супруга, Василием Игнатьевичем Лебедевым. По воспоминаниям мужа, его отец тонко разбирался в прикладном искусстве.
— Вот видите, — сказал художник с таким видом, точно убедил в этом собеседницу после долгого спора, и продолжал с гневным пафосом: — А теперь все это на слом! Сметаем истинные художественные ценности. И вместо этих деревянных кружев, этой своеобразной вязи наставим каменные коробки о пяти этажах каждая. Гибнет старая красота, старые фамильные ценности. — Он покосился на Агнию Климентьевну и озабоченно договорил: — Хоть на бумаге запечатлеть, покуда не распилили на дрова. — И снова склонился над альбомом.
Но Агния Климентьевна не обиделась и даже, посмеиваясь про себя над собственной экспансивностью, чувствовала, что проникается к нему доверием, какое редко испытывала к посторонним. Она все не отходила от художника и после паузы сказала с надеждой:
— У вас, надо думать, есть влияние, связи. Вы не взяли бы на себя труд похлопотать, чтобы оставили в покое эти дома? А коли уж нельзя оставить, перенесли бы на другое место, чтобы сберечь художественную ценность…
Художник с явным неудовольствием выпрямился, с усмешкой посмотрел на нее:
— Влияние? У меня? Какое может быть влияние у заезжего писаки. Простите, я не отрекомендовался вам. — Он встал со стула, приподнял капроновую шляпу: — Степан Кондратьевич Кашеваров. Журналист, историк, этнограф. Приехал познавать сибирскую старину. А старина-то нынче — где она… — Он посмотрел на обескураженную Агнию Климентьевну, договорил мягче: — Я еще несколько дней посвящу вашей улице. Так что свидимся, надо полагать. — И склонился над альбомом, карандаш быстро заходил в его пальцах.
1
Зубцов читал письмо и видел себя в своей московской квартире вместе с женой и лохматым непоседой Юркой. Обычные житейские мелочи: в лотке на балконе распустились мальвы. Юрка отпилил нос своему Буратино, сказал, что царапается, в Москве на всех углах продают абрикосы…
«Толя, милый, пожалуйста, не смейся надо мной и не доказывай, что у меня расшатались нервы. Мне все время кажется, что кто-то буквально не спускает с нас глаз. На улице это чувство становится особенно навязчивым. Постоянно ощущаю чье-то враждебное присутствие, чей-то пристальный интерес к себе. Каждый день раздаются телефонные звонки. То, услыхав мой ответ, сразу же положат трубку, то невнятный мужской голос начинает выспрашивать: в Москве ли ты, когда бываешь дома, можно ли позвонить поздно?