― Ну, ладно, я, мне терять нечего, давно с этим сукиным сыном связался, мне только на Бога уповать, на милость его, мне дороги обратной нет, ― разве могла я не узнать рык Ивана и его напор, в котором горючей смесью слышался каприз избалованного дитяти и уверенность привыкшего к власти хозяина, ― Но ты, Вадимыч, ты же ― художник, ты миры творишь, людей любишь, тебе это зачем: игра, азарт, риск? Тебе-то что глушить, от чего прятаться?
― Опять, ты Иван, за свое, ― тот, кого я называла про себя Артистом, а Иван назвал Вадимычем, неспешно тасовал карты, и говорил также неспешно, голосом глубоким и тихим, но низкая гармоничная вибрация, вызывающая в памяти ровное гудение колокола, делала каждое его слово не только ясно слышным, но и проникающим не через уши, а через тело, куда-то глубоко и навсегда. ― Сколько раз говорили: я ни отчего не прячусь и ничего не глушу. Я играю Иван, просто играю, помнишь, как в детстве с цветными стеклышками играли для удовольствия, для красоты.
― Где ты тут красоту нашел? Мерзость все это и грех.
― Да, брось ты, Иван, сам себе пугать, ― скрипучий, подхихикивающий и одновременно елейный голос Демона был почти миролюбив, он даже попытался успокаивающе похлопать своей ручкой Ивана по запястью, но тот отдернул ладонь из круга света с такой скоростью, как будто к нему пыталась прикоснуться змея. ― Что ты злишься, все у тебя хорошо. Денег, сам не знаешь сколько, дела идут, жив, здоров, женщины какие хочешь, только мигни, ― и Демон опять неприятно, с каким-то дребезжанием захихикал.
― Я всегда говорил, что играть может только свободный человек,― мой собеседник наклонился почти к самому моему уху, знакомый навеявший приятное, но такое неуместное сейчас воспоминание чуть терпкий запах модного мужского парфюма вернул меня в происходящее.― Такие, как ваш любезный Иван и приводят к тому, что игра выглядит в глазах общества занятием недостойным и даже опасным.
― Что ты меня моей удачей попрекаешь. Я за все заплатил! ― казалось, Иван сдерживается из последних сил.
― За все ли?
― Чего тебе еще? Смерти моей хочешь?
Мерзкое хихиканье прервал совершенно бесстрастный голос третьего участника этой фантасмагории.
― Стрейт-флеш, господа.
― Двенадцать! ― победно рявкнул Иван, еще раз бросая кости.
― Извините, но вам опять шах.
― Да у вас всегда шах, ― неожиданно с усмешкой в голосе произнес Вадимыч. ― Сколько помню, вам никогда не удавалось объявить кому-нибудь мат.
― Ты что, какой мат. Ты знаешь, что такое его мат? ― рука Ивана как-то странно взметнулась, то попадая в светлый, круг, то исчезая. Я с трудом поняла, скорее догадалась, что он истово перекрестился.