Николай все время присматривался к этому смуглому парню. Вначале Андрей не понравился ему. Уж очень много и без всякого повода балагурил этот сосед по строю. О прошлом его Николай знал только, что Куклин работал на заводе токарем, в этом году окончил вечернюю среднюю школу, а в армию пошел добровольцем.
Подошел красноармеец Снегирев и молча присел рядом с Николаем.
— Далеко до границы? — спросил он.
— Километра три будет. А что?
— Так, — неопределенно ответил Снегирев, — Не думал я, что придется побывать за границей.
Приятно было лежать на спине и наблюдать за потухающими звездами. Говорить не хотелось, и Николай промолчал. Однако Куклин толкнул его кулаком в бок и кивком головы показал на Снегирева.
— Смотри, — шепнул он.
Снегирев, зажав самокрутку в зубах, высыпал табак на землю и теперь тщательно очищал швы кисета от пыли. Делал он это аккуратно, сосредоточенно.
— За границей отказываешься курить махорку, Снегирев? — не выдержал Андрей.
Снегирев не ответил. Он выхлопал кисет, насыпал в него земли, завязал шнурком и положил в карман гимнастерки.
— Исстари наши деды, уходя в чужие державы, брали с собой горсть родной земли, — пояснил Снегирев. — Не нами так заведено, не нам и отменять это.
— Ты что? Умирать там собираешься? — усмехнулся Куклин.
— Нет, знать-то, не собираюсь.
— Для чего же тогда с собой землю таскать?
— Война, брат. Хоть друг он нам, монгол, а все же на чужой земле будем. Землю срамить свою нам не положено. Тут уже, если на то пойдет, с собой не придется считаться.
— Становись! — раздалась команда, и разговор оборвался.
Полк двинулся дальше.
Переступив границу, быстрым маршем углубились в холмистые степи. За сутки проходили больше семидесяти километров. В первые дни было трудно. Многие, призванные из запаса, с трудом выдерживали такие длинные переходы. Ведь иные из них не умели даже портянки наматывать правильно.
Но постепенно бойцы начали привыкать к походной жизни. Меньше чувствовалась усталость, люди становились веселее, и чаще слышались смех и шутки.
Сухая степь поражала уральцев: на сотни километров— ни речек, ни родников. На первый взгляд степь казалась совершенно пустынной, вымершей.
Но это только казалось. Степь жила. Она по-своему засыпала вечером и просыпалась утром, веселилась, встречая новый день, оберегала своих обитателей так же ревниво, как и дремучий лес. На рассвете, когда полк останавливался на короткий привал и бойцы ложились на землю и на время затихал топот ног, лязг оружия и разговоры, степь наполнялась свистом, щебетом и пением птиц. Степь гремела, звенела. Закрыв глаза, можно было подумать, что ночью полк незаметно покинул пыльную степь с ее сухими жесткими растениями, с остатками стеблей прошлогоднего перекати-поля и вошел в молодой лиственный лес. Верилось, что стоит только открыть глаза — и перед тобой предстанут белые стволы кудрявых берез, липы с глянцевыми листьями и раскидистые клены.