Этот бойкий комментарий меня удивил – Наташка-то была не кандидатом психологических наук, а обычной самовлюбленной пигалицей, которой через пару месяцев должно было исполниться шестнадцать. Хотя я сама хороша – советуюсь с безголовой девчонкой. Впрочем, печальная история моего неудачного романа с Семашкиным была известна всей нашей группе – и Вилли, и Токареву. И Наташке, само собой.
– Нет, честно. Я читала об этом. У меня у самой был такой мужик, – важно сказала она. – Играл со мной, как кот с клубком. Не звонил неделями, а когда я находила себе кого-то еще, объявлялся и все начиналось по новой. Три месяца на него потратила, и все впустую.
– А мне он не звонил целый год. И не вспомнил бы про меня, если бы мы случайно не встретились. Так какого хрена ему теперь от меня надо?
– А вдруг у него и правда случилось что-то серьезное тогда? – округлила голубые глаза Натка. – И все это время он был в тебя влюблен?
– Настолько серьезное, что он не мог даже позвонить? – криво усмехнулась я.
– Ты права. Маловероятно. Но все равно, эта роза… Он ведь специально ехал к тебе домой, крался к почтовому ящику.
– Ага, или отправил секретаря.
– Фу, какая ты приземленная!
– Посмотрим, какой будешь ты через десять лет, – сказала я, а сама подумала, что Наташка в моем возрасте наверняка будет являть собой воплощение цинизма. С ее-то темпами. Каждый день новая вечеринка, каждую неделю новый мужик (и все, по ее словам, классические козлы).
Федоркин просигнализировал, что пора на сцену. Мы с Наташей одернули свои до неприличия коротенькие юбчонки. Как всегда, перед самым выходом на сцену у меня щекотно посасывало в животе и слабели колени. Так бывало, даже когда мы выступали в крошечных клубах на частных вечеринках – вот как сейчас.
В тот вечер в клубе «Сказка фараона» отмечали восемнадцатилетие сына какого-то денежного мешка. Отец-толстосум не пожалел средств на то, чтобы мероприятие получилось грандиозным: кроме нас в концерте участвовали и акробаты, и знаменитый фокусник, и стриптизерки из лучшего московского клуба. Вел концерт знаменитый телешоумен.
В гримерке было тесновато – фокусник спешно проверял реквизит, стриптизерки вальяжно вели беседу о том, стоит ли вживлять в грудь новомодные соевые имплантаты.
Телеведущий, хоть и работал в одной упряжке со всеми нами, изо всех сил подчеркивал свое особенное звездное положение. Он потребовал себе отдельный столик и даже сделал попытку отгородиться от окружающих с помощью бумажной ширмы – уж не знаю, где он ее раздобыл. Если кто-нибудь случайно задевал ширму локтем (а в закулисной толкотне происходило это довольно часто), шоумен сквозь зубы цедил: «Твою мать!» – и уничтожающе смотрел на обидчика из-под густых бровей. Выглядело это странно, потому что на экране он строго придерживался амплуа рубахи-парня, доброжелательного, приветливого и слега простоватого.