- У вас нет собаки? - спросил я. - И не надо. Она вряд ли смогла бы вам чем-нибудь помочь. Сейчас все заводят собак. Огромный на них спрос, больше, чем когда-либо. Правда, я об этом в газете читал.
Она рассматривала меня очень внимательно, можно сказать, как врач пациента. Интерес вполне оправданный, если принимаешь у себя незнакомца со всеми внешними признаками потерпевшего кораблекрушение. Должно быть, она задавалась вопросом, были ли еще оставшиеся в живых после этой катастрофы.
- Вы похожи на человека, которого всю ночь допрашивали на набережной Орфевр. И, естественно, у вас нет алиби. Конечно, это не так, но близко к тому. Вас... преследуют?
- Именно.
- Там, в кафе, я с вами разоткровенничалась. И вы прицепились к первому же повстречавшемуся несчастному. Видите? У меня тоже не так уж весело. Если вас это утешит.
Я смотрел в пол, на синий палас под ногами. Мне хотелось все ей рассказать.
- Вы помните моего друга из Лас-Вегаса, того" в баре? Со старым серым пуделем? Его зовут сеньор Гальба, и он коллекционирует инфаркты. Он очень беспокоится о своей собаке. Боится, что его любимец останется один. Пес не сводит с него глаз, будто знает, в чем дело. Вот сеньор Гальба и набирается под завязку, а собака с тревогой за ним наблюдает... Я подумал, что это может вас заинтересовать.
- О, да! Вы обратились как раз по адресу. У меня магазинчик всяких редкостей на улице Бургонь. Но, к сожалению, мне некуда вас поставить. Вы займете слишком много места.
Когда она улыбалась, вместе с улыбкой возвращалась жизнь: должно быть, в прошлом она была счастлива, и довольно долго.
Она прошла в соседнюю комнату, поставила заново ту же пластинку и усилила громкость, как если бы хотела отдалить меня, потом вернулась.
- По-сербски это называется смрт и значит почти то же самое, что и ваша индейская флейта. Это мне сеньор Гальба рассказал, он ко всему прочему еще и полиглот. Теперь вы все знаете, и я могу идти...
Я подождал немного, но она не отвечала.
- Я не пьян. Просто я люблю одну женщину... Как нам случается любить... иногда. Кажется, мне нет необходимости что-либо объяснять вам, вы понимаете: мы с вами где-то одного возраста...
- Мне сорок семь.
- Сорок три, - поправил я. Она как будто даже покраснела:
- Как вы узнали?
- Мы всегда все преувеличиваем. Говорим, что все кончено. Слушаем заунывные мелодии индейской флейты. Живем одни, чтобы доказать, прежде всего себе, что можем. И все же смотрим на первого встречного, как если бы все еще можно было начать сначала. Я бы добавил еще вот что: недостаточно быть несчастными порознь, чтобы обрести счастье вместе. Два отчаяния, повстречавших друг друга, вместе могут составить одну надежду, но это лишь еще раз доказывает, что именно надежда способна на все... Я не за милостыней сюда пришел...