Свет женщины (Гари) - страница 6

- Точно. Он боится остаться один. Собаки всегда так тоскуют. А знаете, может, он еще умрет раньше меня, в его-то годы... Ему скоро четырнадцать.

- Ну да! И давно вы вместе?

- Тринадцать лет. Он жил у одной женщины, которую я очень любил. Она ушла с каким-то каскадером, мальчишка, двадцать два года, - они любят проявлять заботу о начинающих, это понятно, - и оставила мне Матто Гроссо, чтобы я не чувствовал себя таким одиноким... Он не состоит у меня в труппе: он не артист, просто друг. У меня всего восемь пуделей и шимпанзе. Жаль, что вы уезжаете...

Он порылся в своем портфеле и вытащил еще одну визитную карточку...

- Вы мне уже дали одну, - повторил я.

Он рад был любому лишнему подтверждению собственного существования.

Он вздохнул. Расплатился в баре. Мы долго жали друг другу руки на прощание.

- Может, еще встретимся где-нибудь... Очень рад был вновь повидать вас. Очень.

- Я тоже.

Я вышел и направился к стоянке такси. В машине достал из кармана листок и назвал шоферу адрес. У меня случались моменты паники, совершенной пустоты, эхо чьих-то смеющихся голосов, вспышки воспоминаний; усталость раскапывала завалы памяти, время от времени вытаскивая на поверхность сознания обрывки прежнего счастья. Но в основном - тоска, и еще угрызения совести. Каждая минута казалась вырванной из другой, погребенной жизни. Я снял сперва часы, положил их в карман, но стало только хуже. Тогда я снова закрепил браслет на запястье. Было шесть вечера. Я даже не мог понять, то ли все еще только начиналось, то ли, напротив, все было кончено. В данный момент я должен был бы находиться высоко в небе, над Атлантикой, и, наверное, мы бы уже были довольно далеко, в том месте, которое пилоты обычно называют точкой невозврата.

Старое здание на улице Сен-Луи-зан-Лиль. На почтовом ящике ее имя и надпись: четвертый этаж, налево, Я поднялся по лестнице. Красный половичок, суккуленты в горшках.

Она открыла дверь, холодно смерила меня взглядом:

- Я ожидала чего-то в этом роде. Входите.

Гостиная была очень светлая. С улицы в окна заглядывали рослые каштаны. В комнате стояли цветы, но не в букетах, - должно быть, она покупала их сама. Из соседней комнаты доносилась мелодия индейской флейты, разбавляя одиночество. Задыхающиеся, вымученные звуки, выдуваемые легкими туберкулезника. Она взяла у меня плащ, дорожную сумку, шляпу и куда-то их унесла. Я осмотрелся: на стенах не было фотографий, наверное, она прятала их где-то у себя. Я сел в серо-зеленое плюшевое кресло. Она вернулась, но садиться не стала.