И все же было очевидно, что египетские монстры — их нежные взгляды и вздымающаяся грудь служили тому доказательством — не имели злого умысла против шевалье.
Даже наоборот.
Но шевалье, казалось, больше опасался доброжелательного отношения монстров, чем их ненависти.
Он искал, куда убежать, и думал, как это сделать.
Это была нелегкая задача, пьедесталы пришли в движение, будто заведенные каким-то гигантским механизмом, и он оказался в непроницаемом кольце.
В этот миг шевалье показалось, что рядом с ним возникло облако, из которого исходило сияние, облако, на котором в театре обычно возлежат зачарованные принцессы. Оно, казалось, только и ждало того момента, когда шевалье опустится на него, чтобы покинуть землю.
А глаза монстров становились все нежнее, их грудь волновалась все сильнее и сильнее, их когти уже почти разрывали его одежду, и шевалье отбросил все сомнения: он лег на облако и вознесся вместе с ним.
Но теперь бедному Дьедонне показалось, что облако оживает, что его белая дымка, похожая на хлопья снега, — это не что иное, как газовое платье, а твердое основание, на которое он опирался, — это тело; и так же, как тело Ириды, посланницы богов, способное, как и она, пересекать пространство, это тело принадлежало красивой молодой девушке с округлыми формами, с живой трепещущей плотью и огненным дыханием.
Она спасла шевалье, но спасла для себя одной; она уносила его прочь от опасности, но уносила в свой грот; она положила его на ложе из мельчайшего золотого песка, но положила рядом с собой и, как будто ее дыхание было в силах зажечь в земной груди огонь, горевший в ее божественной груди, прекрасная посланница, казалось, обожгла его губы пламенным дыханием своего сердца.
Это ощущение было столь явственным, что шевалье вскрикнул и проснулся.
Оказалось, он грезил лишь наполовину.
Маауни спала рядом с ним, и именно дыхание молодой таитянки обжигало его.
Подобно шевалье, Маауни после обеда принялась за поиски места, где могла бы насладиться дневным отдыхом.
Она заметила шевалье, спящего в самом очаровательном уголке сада и лежащего на подстилке, размеры которой в три раза превышали потребности одного человека; она не увидела ничего плохого, прелестное дитя природы, в том, чтобы позаимствовать у него на час или два ненужный ему кусочек подстилки.
И на этом куске циновки она заснула без всякой задней мысли, как ребенок около своей матери.
Однако во время сна ее так же, как и шевалье, вероятно, преследовало какое-то видение; она откинула вытянутую руку, ее грудь бурно вздымалась, а ее огненное дыхание обожгло губы шевалье.