— А вот гляди…
Деревнин взял другую книгу, с зелененьким обрезом, положил, нажал на нее сверху — и то с трудом замкнул застежку.
— Видишь, как плотно? А теперь представь, что эта книга в огне оказалась. Пока он доски сгложет — огонь и зальют, они же долго гореть будут. Страниц же пламя не тронет, а что обрез малость обгорит — не беда, на то в книгах и делают широкие поля. Подрезать чуток — и будет книга как новая.
— Хитро! — одобрил Стенька. — Поглядеть можно?
— Нужно, — решил Деревнин. — Это Евангелие.
Стенька бережно снял со стола Евангелие и подивился серебряным выпуклым жуковинкам по углам нижней доски, на которых, как на ножках, стояла на столе книга.
— Ты, чай, от Грека эту книжную хворь подхватил, — заметил подьячий, и Стенька торопливо положил книгу. — О божественном потолковать пришел, что ли?
— Ох, Гаврила Михайлович! — Стенька разом вспомнил все неприятности. Уж о таком божественном, что выше некуда!
Подьячий тяжело сел. Ярыжке сесть не предложил.
— Сказывай! — тут его лицо от внезапной икоты передернулось, и он спешно выпил воды.
И Стенька доложил, что к деревянной грамоте протянулись когтистые лапы Приказа тайных дел, а для чего — можно только гадать. И, стало быть, они двое, Стенька да Деревнин, виноваты во многом — не придали должного значения диковинной улике, вынесли ее из Земского приказа, допустили, чтобы налетчики отняли…
— Ах ты Господи… — пробормотал расстроенный Деревнин. — Вот ведь беда… Да ты сядь, Степа. А что наши?
— А что наши! Рьяно за дело взялись! С самого утреца Протасов всех собрал да как возгласит: братцы-государи-товарищи!..
Такое обращение обычно означало не то чтобы приказ, скорее — отчаянную просьбу действовать скоро и толково ради общего приказного блага.
— И сам в печатню отправился, и Елизария с Захаркой с собой взял, и Гераську-писца, и стрельцов для охраны. Стрельцов-то расставить у входов и выходов хотел, чтобы никто не выскочил.
— Ишь ты — целое войско… Да ведь коли грамота в печатне — то так, поди, упрятали, что ее сам черт не сыщет, прости Господи… — Деревнин перекрестился. — Если только ее тогда же, ночью, не переправили куда подальше.
— А чего переправлять? На Печатном дворе столько всякого добра — бочку беременную спрятать можно, никто и не заметит. Коли у них нахальства хватило на нас напасть, стало быть, в безнаказанности своей уверены! воскликнул Стенька. — А коли Приказ тайных дел в это дело нос сует для чего бы?
— Ты всех тамошних затей знать не можешь, — одернул подьячий, — да и я тоже. Первое, что на ум бредет, — им, кроме соколиной охоты, гранатного боя и дневальных записей, теперь велено еще за еретиками охотиться.