– Кабы ж я знал чего, то сказал бы, – пытаясь вызвать воспоминания Богдана о вчерашнем дне, меня уже тянуло пройтись вчерашним маршрутом, и разобраться, что ж случилось на самом деле. – А дальше то, что было?
– А что дальше, дальше, сама не знаю, как тебя на воза затащила, видно Бог помог, тяжелый ты как колода, гоню в село, а сама реву и голосю всем, "Богдан забился!". А ты лежишь белый, только головой на ямах мотает, да о воз бьет, как поленом, и ни звука. – Сестра разревелась от воспоминаний, обняла меня, и начала целовать в щеки. – Боже, как же напугал, непутевый ты наш. – Неловко обняв ее за плечи, я пытался исчезнуть, уйти из сознания, забиться в самый дальний угол, отгородиться, не слышать, не видеть, не чувствовать, как Богдан гладит ее по голове, шепчет что-то, успокаивая, как они весело смеются над чем-то своим, к чему я не имею никакого отношения. Это трудно, вдруг почувствовать, как ты впервые взял чужое, трудно описать это мерзкое, подленькое чувство, в котором так много оттенков и вкусов. Забившись, как пойманная рыба, которую любопытство завело в сеть, из которой уже не вырваться, ничего не просил у Господа, мне просто хотелось в ту минуту, так и просидеть закуклившись, весь остаток дней, на задворках чужого сознания, ожидая часа, для кого последнего, а для меня первого, первого часа свободы.
Оксана укатила в село, а Богдан ушел куда то вглубь, где он обитал, при этом, легко выудив меня на верх, на авансцену событий, оставил сидящим на пеньке с пустой головой и букетом эмоций. От него в мою сторону шли волны тепла, благодарности за то, что я есть, что ему спокойно со мной, мальчик утешал меня, взрослого дядю, который в очередной раз пожалел, что ввязался во все это. "А если я угроблю нас Богдан, ты не пожалеешь об этом?" Спросил скорее себя, чем его, не надеясь на ответ. "Нет". Лаконичный, и непривычно сухой ответ, холодной изморозью прояснил затуманенную голову, приморозив клубки эмоций. Взяв рогатину, отодвинув в сторону все, что мешало думать, отправился в сторону указанную Оксаной, рыская по сторонам, и пытаясь найти как следы на поверхности грунта, так и следы воспоминаний в голове. Отметив по ходу движения, как ловко движется Богдан по лесу, даже лучше меня, практически беззвучно, нога замирает над землей, носок ищет твердую опору, попутно раздвигая все, что лежит сверху, и может выдать сухим треском. Вдруг, мой взгляд зацепился за непривычный для леса предмет, выглядывающий из опавших листьев. Это была стрела с поврежденным оперением, трехгранным, узким наконечником, сантиметров 90 длиной. Разглядывая находку, медленно, зигзагами двинулся дальше, внимательно рассматривая поверхность земли, в надежде увидеть свежие следы. "А стрела свежая, дерево светлое, не потемнело, наконечник блестит, салом натертый, даже смазка на нем еще чувствуется, об ветки оперенье побило, да на излете в листья зарылась, вот и не нашли ее, а может времени искать не было. Стрела боевая, бронебойная, такой стрелой по зверю не стреляют. Летела она вчера, скорее всего, Богдану в спину, да в ветках заблудилась. Не даром малец так напугался. А вот и следы. А примерим-ка мы к ним, Богдан, твою, а теперь нашу с тобой обувку, небось, вчера в той же был. Отпечатки совпали, ты вчера тут бежал, вон расстояние между следами больше метра, на спокойный шаг не похоже". Вдруг, как прорвало, накатили воспоминания Богдана, яркие настоящие картинки вчерашних событий. Вон из того оврага, что виднеется впереди, метрах в ста пятидесяти, показывается, чем-то знакомая, фигура казака, ведущего в поводу двух коней, а из-за того дерева, метрах в пятидесяти отсюда, вдруг, появляется страшное чудовище с железным лицом. Лицо страшно блестит и искажается горящими провалами глаз, он направляет в твою сторону железную руку, ты бросаешься в сторону и бежишь, слыша позади топот и хриплое дыхание железного человека. Ты бежишь и кричишь "Тикай, Оксано!", видишь, как она разворачивает воза, и тут он настигает тебя, падая, ты чувствуешь, что умираешь, и все застилает черная пелена.